За тем исключением, что Амр Халед не ученый. Он не духовное лицо. Он никогда не учился в аль-Азхар или, если на то пошло, в любом другом признанном духовном учреждении. На самом деле он никогда не изучал ислам или исламское право для получения специальности; он бухгалтер. В соответствии с ограничениями исламского права он не имеет полномочий излагать свои теории о значении и толковании ислама. Тем не менее, благодаря вездесущему телевидению и интернету, Амр Халед полностью узурпировал роль, традиционно отводимую улемам как единственным толкователям ислама. И он такой не один. Во всем мире множество самоназваных проповедников, духовных гуру, ученых, активистов и интеллектуалов-любителей начали активно пересматривать принципы ислама, выхватывая из железной хватки улемов право на толкование и полномочия диктовать будущее этой быстро расширяющейся и глубоко раздробленной веры.

Добро пожаловать в эпоху исламской Реформации.

* * *

По общему признанию существует большой религиозный и культурный багаж, связанный с термином «реформация», поэтому историки и религиоведы так часто избегают его использования. Помимо очевидных и неизбежных христианских и европейских коннотаций, для многих понятие реформации обязательно подразумевает нечто недостающее или недостаточное, что требует улучшения или исправления. Но термин «реформация» не содержит какого-либо оценочного суждения. Лишенный своего исторического контекста, он означает универсальный религиозный феномен. Ибо, как бы кто ни определял христианскую Реформацию, это был прежде всего спор о том, кто имеет право определять веру – индивидуум или институт. Этот спор в конечном итоге привел к расколу христианства на конкурирующие течения. Но конфликт, лежащий в основе христианской Реформации, ни в коей мере не был уникальным ни в европейской, ни в христианской истории. Напротив, всю историю религий, в частности так называемых западных религий, можно рассматривать как постоянную и устойчивую борьбу между институтами и отдельными людьми за религиозную власть. В периоды социального напряжения или политических потрясений этот вечный конфликт может вырваться на поверхность, зачастую приводя к катастрофическим последствиям.

Именно это произошло в I в., когда группа воинствующих еврейских фракций в занятой римлянами Палестине[36] бросила вызов авторитету Храма и его священнической иерархии, чтобы установить иудаизм. То, что было справедливо названо «еврейской Реформацией», в конечном итоге привело к созданию не только раввинского иудаизма, но и к появлению совершенно новой секты в иудаизме – христианству, которое было вдохновлено еврейским реформатором, основная идея которого заключалась в том, что власть, определяющая еврейскую веру, принадлежит не «главным священнослужителям и учителям закона», а каждому верующему. (Следует отметить, что еврейская Реформация помимо этого привела к разрушению Иерусалима и изгнанию евреев из города.)

Реформация, породившая христианство, переломила его через пятнадцать столетий, когда Мартин Лютер прикрепил свои девяносто пять тезисов к дверям церкви Всех Святых в Виттенберге. Конечно, христианская Реформация возникла не с Лютером, как не была она и порождением широко распространенного недовольства коррупцией Католической церкви. Христианская Реформация стала результатом длительного и постепенного процесса, который начался еще в XIV в., когда ряд влиятельных церковных лидеров, в первую очередь Джон Уиклиф в Англии, Ян Гус в Богемии и Жан Жерсон во Франции, стали предпринимать попытки по реформированию Церкви изнутри. Задолго до того, как Лютер вошел в строгий монашеский орден августинцев, христианские гуманисты начали возрождение средневековой теологии, настаивая на отказе от латинской Вульгаты в пользу издания Библии на оригинальных языках. Эразм Роттердамский, возможно самый влиятельный интеллектуал XVI в., уже тогда предвосхитил большую часть протестантской идеологии в своем издании Нового Завета 1516 г., в котором Дева стала «милосердной», а не «полной благодати», а апокалиптический призыв Иоанна в Евангелии от Матфея «покаяться» был намеренно преобразован в «раскаяние».

То, что отделяло Лютера от Эразма и гуманистов и запечатлело его в истории как зачинщика христианской Реформации, заключалось в том, что Лютер не интересовался реформированием Католической церкви, которую он считал престолом Антихриста. Лютер хотел отнять у нее привилегию единственного института спасения и единственного авторитета в толковании писания. Отсюда его концепция sola scriptura[37], согласно которой решительно утверждалось, что право на толкование Библии должно находиться не в руках папы римского, а в руках верующих.

Тот же самый феномен Реформации, который навсегда изменил иудаизм и христианство, характерен для ислама уже почти на протяжении столетия, начиная с эпохи европейского колониализма, под гнетом которого в XIX – начале XX в. проживали около 90 % мусульман всего мира. Однако в отличие от иудаизма и христианства в исламе никогда не было единого религиозного авторитета. Никогда не существовало «мусульманского Храма» или «мусульманского папы», то есть централизованного религиозного авторитета, который претендует на право говорить за всю мусульманскую общину. Халиф, напомним, был политической, а не религиозной фигурой. В частности, в суннитской традиции, последователи которой составляют около 85 % от полутора миллиарда мусульман во всем мире, религиозная власть не ограничена отдельным человеком или институтом (даже в выдающемся аль-Азхаре). Вместо этого власть распределена среди множества конкурирующих духовных учреждений и юридических школ, которые, как показано в этой книге, сохранили полный контроль над толкованием ислама со времени смерти пророка Мухаммада.

Однако за последнее столетие, и особенно после уничтожения халифата, который как государственный институт был бессильным, но, возможно, стал воплощением мусульманского единства, многие мусульмане были вынуждены считать себя в меньшей степени членами мирового сообщества веры и в большей степени – гражданами отдельных национальных государств. Результатом этой геополитической фрагментации стало почти полное разрушение общинных идеалов, на которых был основан ислам. Некоторое время идеологи панарабизма и панисламизма пытались воссоединить мусульманскую общину через национальные границы. Но в то время как эти идеологии потерпели поражение, выросло новое поколение мусульман, не имеющих какого-либо понимания единой уммы или, если на то пошло, стремления к ней. Между тем акцент на современном обучении во многих мусульманских государствах привел к резкому росту уровня грамотности и образованности, нарушив тем самым привилегию улемов как «ученых людей» в исламе, равно как и широко распространенный доступ к новым идеям и источникам знаний привел к постепенной девальвации такого рода институционального обучения, названного улемами их исключительной сферой. Добавьте к этому рост альтернативных форм мусульманской идентичности, таких как политический ислам (исламизм), исламский социализм или даже джихадизм, – все это основано на убеждении в том, что улемы виновны как в упадке исламской цивилизации, так и в моральной развращенности мусульманского общества, и результатом будет определенного рода «демократизация» религиозной власти, поскольку любой, у кого есть значительная платформа и достаточно громкий голос, теперь может претендовать на права и привилегии, которые когда-то принадлежали исключительно духовным служителям в исламе.