Однако, как мы видели, ислам долгое время сохранял приверженность религиозному плюрализму. Признание Мухаммадом евреев и христиан как охраняемых народов (зимми), его убеждение в общности божественного текста, из которого произошли все явленные писания (умм аль-китаб), и его мечта о единой умме, охватывающей три авраамические религии, – все эти идеи были поразительно революционными в эпоху, когда религия буквально создавала границы между народами. Несмотря на то как толкуют Коран боевики и фундаменталисты, которые отказываются признавать его исторический и культурный контекст, существует несколько писаний в мировых религиях, которые могут подтвердить то благоговение, с которым Коран говорит о других религиозных традициях.

Справедливо утверждение о том, что Коран не выказывает такого же уважения к политеистическим религиям. Однако это в первую очередь объясняется тем, что откровение было явлено во время затяжной и кровавой войны с «политеистическими» курайшитами. Истина заключается в том, что кораническое обозначение «защищенных народов» было очень гибким и регулярно менялось в зависимости от государственной политики. Когда ислам распространился на Иран и Индию, дуалисты-зороастрийцы и некоторые политеистические индуистские секты были обозначены как зимми. И хотя Коран не позволяет какой-либо религии нарушать основные мусульманские ценности, в мире нет страны, которая не ограничивает свободу религии в соответствии с общественной моралью. Плюрализм подразумевает религиозную терпимость, а не беспрепятственную религиозную свободу.

Основа исламского плюрализма может быть выражена в одном неоспоримом стихе: «Нет принуждения в религии» (2:256).

Это означает, что устаревшая концепция разделения мира на территорию веры (дар аль-ислам) и территорию неверия (дар аль-харб), которая была впервые разработана во время крестовых походов, но все еще оказывает влияние на представления богословов-традиционалистов, совершенно неоправданна. Это также означает, что идеология исламских пуритан, таких как ваххабиты, желающих вернуть ислам к некоторому воображаемому идеалу первоначальной чистоты, должна быть раз и навсегда забыта. Ислам всегда был и остается религией разнообразия. Понятие о том, что когда-то существовал оригинальный, неподдельный ислам, который был расколот на еретические секты, – это историческая фикция. И шиизм и суфизм во всех своих удивительных проявлениях представляют собой направления мысли, которые существовали с самого начала истории ислама, и оба находят свое вдохновение в словах и делах Пророка. Бог может быть Един, но ислам, безусловно, нет.

Основание исламской демократии в идеалах плюрализма имеет жизненно важное значение, поскольку религиозный плюрализм – это первый шаг на пути к созданию эффективной политики в области прав человека на Ближнем Востоке. Действительно, как отмечает Абдулазиз Сахедина, религиозный плюрализм может выступать в качестве «живого образца для демократического социального плюрализма, в котором люди разного вероисповедания готовы формировать сообщество граждан мира». Как и в случае с исламским плюрализмом, вдохновение для исламской политики прав человека должно основываться на идеале жизни в Медине.

Революционные права, предоставленные Мухаммадом тем членам его общины, которым ранее не уделялось такого внимания, были подробно описаны в этой книге, равно как и последовательные усилия религиозных и политических наследников Мухаммада по отмене этих прав. Однако стоит просто вспомнить предупреждение Пророка тем, кто поставил под сомнение его меры по установлению равноправия в Медине – «А кто не повинуется Аллаху и Его посланнику и преступает Его границы, того Он введет в огонь вечно пребывающим там, и для него – унижающее наказание» (4:14), – чтобы признать, что подтверждение прав человека в исламе – это не просто средство защиты гражданских свобод, а основной религиозный долг.

Тем не менее исламское видение прав человека – это не предписание для морального релятивизма. Не подразумевает оно и свободу от этических ограничений. Изначально общинный характер ислама требует, чтобы любая политика в области прав человека ставила защиту сообщества выше автономии личности. Хотя могут быть некоторые обстоятельства, при которых исламская мораль может привести к верховенству прав сообщества над правами человека, например, в отношении заповедей Корана, запрещающих употребление алкоголя или азартные игры, эти и все другие этические вопросы должны постоянно пересматриваться, чтобы соответствовать воле сообщества.

Нужно понимать, что уважение прав человека, таких как плюрализм, – это процесс, который естественным образом развивается в условиях демократии. Следует иметь в виду, что в течение почти двухсот лет из двухсотсорокалетней истории Америки чернокожее население юридически находилось в подчиненном положении по отношению к белым американцам. Наконец, ни права человека, ни плюрализм не являются результатами секуляризации, они – ее первопричина, а это означает, что любое демократическое общество, исламское или иное другое, посвятившее себя принципам плюрализма и прав человека, должно посвятить себя и следованию по неизбежному пути политической секуляризации.

В этом и заключается главная сложность аргумента в пользу исламской демократии, которая должна быть не «теодемократией», а демократической системой, основанной на исламской моральной основе, посвященной сохранению исламских идеалов плюрализма и прав человека, поскольку они были впервые введены в Медине, и открытой неизбежному процессу политической секуляризации. Ислам может избегать секуляризма, но не может быть и речи о том, что фундаментальные исламские ценности противостоят процессу политической секуляризации. Разделение «церкви и государства», которым так гордится Америка, было установлено в исламе четырнадцать веков назад, когда было решено, что ни один халиф не будет иметь религиозную власть над сообществом. Только Пророк обладал религиозной и светской властью, но Пророк уже не среди нас. Следовательно, как и халифы, короли и султаны величайших исламских цивилизаций истории, лидеры исламской демократии могут выполнять только гражданские обязанности. Более того, не должен вставать вопрос о том, кому принадлежит верховная власть. Правительство народа, избранное народом и для народа, может быть создано или разрушено исключительно по воле народа. В конце концов именно люди создают законы, а не Бог. Даже законы, основанные на божественных писаниях, должны быть истолкованы человеком для применения в мире. В любом случае верховная власть требует способности не просто принимать законы, но и следить за их соблюдением. За исключением отдельных случаев масштабных бедствий как наказаний всего человечества, Бог пользуется этой властью крайне редко.

Те, кто утверждает, что государство не может считаться исламским, если суверенитет не находится в руках Бога, по существу, доказывают, что суверенитет должен находиться в руках духовенства. Поскольку религия по определению – это толкование, суверенитет в религиозном государстве будет принадлежать тем, кто способен толковать религию. Но именно по этой причине исламская демократия не может быть религиозным государством. В противном случае это была бы олигархия, а не демократия.

Со времен Пророка до эпохи праведных халифов, великих империй и султанатов в исламской истории ни одна попытка по установлению единственно правильного толкования смысла и значимости исламских убеждений и практик не обернулась успехом. Действительно, до основания Исламской Республики Иран не было другого случая в мировой истории, чтобы толкование писания одним человеком служило инструментом управления исламского государства. Это не означает, что религиозные власти не должны оказывать никакого влияния на государство. Хомейни утверждал, что те, кто посвящает свою жизнь религии, наиболее квалифицированы в вопросах ее толкования. Однако, как и в случае папы римского, такое влияние может быть только моральным, а не политическим. Функция духовенства в исламской демократии заключается не в правлении, а в сохранении и, что более важно, в отражении нравственности государства. Опять же, поскольку это не религия, а толкование религии, которое регулирует мораль, такая интерпретация всегда должна соответствовать установившемуся в сообществе согласию.