И тут мне стало ясно, что Татьяна не всматривалась, а вслушивалась. Ее пальцы сдавили мою руку с такой силой, что я не мог думать уже ни о чем другом, как о состоянии девушки. Я уже не в первый раз удивлялся ее удивительно тонкому слуху: очень смутно я улавливал глухие ритмичные удары, и, если бы не туман, можно было бы подумать, что где-то далеко, за пределами усадьбы, выбивают ковер, но Татьяна, коснувшись губами моего уха, уверенно прошептала:

– Копает…

Не знаю почему, но я сразу подумал о садовнице: раз копает, раз дело связано с землей, никого другого на дне оврага быть не может. Возбуждаясь от мысли, что мне сейчас откроется чья-то жуткая тайна, что я могу кого-то застать за дьявольским занятием, я взял Татьяну за плечи, отвел ее от края оврага, но она поняла, что я собираюсь сделать, и успела схватить меня за ворот куртки, когда я уже начал спускаться вниз.

Я пытался оторвать ее цепкую руку от воротника, но Татьяна схватилась еще и за плечо и повисла на мне, пытаясь остановить меня таким отчаянным способом. Вместо того чтобы застать врасплох ночного землекопа, я отбивался от девушки, как рыбак от русалки. Должно быть, мы производили слишком много шума, чтобы сохранить надежду остаться незамеченными. Мне все же удалось вырваться на свободу, оставив куртку в руках Татьяны, и, уже не таясь, я побежал по скользкому склону вниз, с треском ломая колючие кусты и сушняк. Искусством бега в полной темноте я владел слабо и потому вскоре наткнулся на что-то мягкое и свалился на землю.

– Стой! – заорал я, увидев, как по противоположному склону черной тенью взбежал человек. – Стрелять буду на поражение! Даю секунду на размышление! Уже стреляю!

В этот момент мне так нужен был пистолет, что я даже сжал руку в кулак, выставив в сторону указательный палец, и едва удержался, чтобы, как в детстве, не крикнуть: «Бах! Бах! Ты убит!»

Но чуда не произошло, кулак не хотел превращаться в пистолет, а незнакомец в черном – падать замертво. Он очень быстро удалялся от меня и спустя несколько секунд растворился в темноте.

Я поднялся на ноги и стал отряхивать джинсы от сырой глины.

– Осторожнее! – крикнул я, видя, что Татьяна несется на меня, не замечая ничего вокруг.

– Ну зачем ты побежал! – едва ли не плача крикнула она, когда поняла, что мы спугнули и упустили землекопа.

– А зачем ты мне мешала? Я бы догнал его!

– Я боялась, что ты нарвешься на пулю…

Мы стояли рядом и тяжело дышали. Пригнувшись, Татьяна стала шарить руками по земле.

– Лопата, – сказала она. – Свежая земля… Господи, Стас! Это же могила!

Я уже и сам видел, что налетел на холмик из сырой глины, который здорово смахивал на могилу.

– Пошли отсюда, – прошептала Татьяна и потянула меня за руку.

– Сейчас, – ответил я. – Надо прихватить с собой лопату и утром у дворников или садовницы выяснить, кто ее мог взять… Постой! Здесь еще какая-то банка!

Стоя на корточках, я ощупывал холодные бока трехлитровой банки, закрытой стеклянной крышкой. Крышка была прижата стальной скобой. Я сдернул ее, приподнял крышку и тотчас отшатнулся, почувствовав едкий запах, от которого запершило в носу.

– По-моему, недавно я что-то похожее уже нюхал, – произнес я.

– Это серная кислота, – глухим голосом ответила Татьяна. – Я сейчас умру. У меня дрожат коленки…

– Хотел бы я узнать, – мрачным голосом произнес я, закидывая лопату на плечо, – кого здесь закопали?

– А я не хотела бы, – прошептала Татьяна, озираясь по сторонам.

Я перенес банку в другое место, к толстому мшистому стволу, и завалил ее листьями.

– Ты же дрожишь! – заметил я и снова взял ее холодную руку. – Успокойся, думай о чем-нибудь приятном.

– Что? О приятном?.. Ну, знаешь…

Мы стали выбираться из оврага. Татьяна спотыкалась на каждом шагу. Не заметив коряги, она растянулась на земле.

– Палка, палка, огурец, вот и вышел человец, – пробормотал я, помогая ей подняться.

– Ты думаешь, это был он? – спросила она, тяжело дыша, стряхивая прицепившиеся к плащу листья.

– Даже не сомневаюсь… Одного понять не могу – почему он не залил труп кислотой? Банка была полной.

– Может, впопыхах забыл?

– Не думаю, что о таких вещах можно забыть…

Завернувшись в одеяло, я сидел на подоконнике и смотрел, как на ветке толкаются и выясняют отношения два голубя. Самец, нахохлившись, пытался скрыть недостатки своего исхудавшего за зиму тела, бодался, что-то высматривал в лапках самки, клевал мнимые зернышки и издавал нежные булькающие звуки. А самочка с темным ободком на шее, не обращая на него внимания, смотрела куда-то в сторону, переступала с лапки на лапку, если ухажер толкал ее слишком сильно, и думала, наверное, о своем, о женском: где лучше свить гнездо, да как трудно будет прокормить цыплят в это лихое время, набитое голодными и жестокими котами.

Я спал совсем немного и тихо встал с койки, едва стало светать. Какой тут сон, когда дорога каждая минута! Жалко было будить Татьяну, но уйти без нее я не мог и томился в безделье, подглядывая за жизнью двух вольных птиц.

Когда голуби, не сойдясь характерами, расстались, я подошел к кровати, сел на стул и стал пристально рассматривать лицо Татьяны. Говорят, что люди могут чувствовать на себе чужой взгляд. В течение пяти минут я так старался, что у меня на глазах выступили слезы. Татьяна не реагировала.

Тогда я начал скрипеть стулом и вздыхать.

– Мне кажется, тебя что-то беспокоит, – сказала Татьяна, не открывая глаз.

– Как ты думаешь, может ли человек полюбить абстрактную идею так, чтобы начать воплощать ее в жизнь?

– Может, – произнесла Татьяна, перевернулась на бок и только потом открыла глаза. – Вся наша история построена на любви к идеям… Откуда такие мысли в шесть утра?

– Да так, – уклончиво ответил я. – Вспомнил один фильм… Главный герой, кинокаскадер, снимается в эпизоде: грабит банк каким-то хитрым способом, летая на мотоцикле и бегая по стенам. Один дубль, второй, третий… Все получается впечатляюще, точно по сценарию. А через месяц он на самом деле ограбил банк – этим же способом. Быстро и красиво.

– Сказка, – ответила Татьяна. – В жизни не получится так же красиво, как в кино.

– Ты же знаешь, что не сказка, – возразил я. – У него ведь получилось.

– У него? У кого у него? У твоего каскадера?

У меня язык не поворачивался сказать, что я имел в виду Столешко. Но Татьяна, похоже, вовсе не хотела слушать меня, встала, завернулась в одеяло и молча пошла в душевую. Я открыл форточку и высунулся в окно – захотелось вдохнуть свежего воздуха. «Вот же вляпались! – подумал я. – Как же раскрутить клубок, который сами запутали?»