с Семеном добежали до коляски, Семен сразу начал отвязывать вожжи, а Иван стоял и слушал. С той стороны, откуда они прибежали, были слышны голоса, но чьи это они были, разобрать было трудно. Иван стоял и слушал. Семен тоже не спешил. Так они стояли и слушали чьи-то далекие голоса, которые то становились громче, а то совсем и даже иногда надолго затихали. И вот когда бывало тихо, Иван каждый раз вспоминал, что там было, — и его брала злость. Вот, думал он, как ловко: теперь все на него надеются! Царь отрекается в пользу царевича, потому что так Иван велит! Иван прямо вершит судьбами! Иван династию укрепляет! Иван, Иван! А где все эти Унгерны, Гудовичи и прочие Воронцовы всякие?! Нет никого, разбежались! А ты, Иван, как самый верный, подставь спину, подсунь свою шею! А после мы тебя за эту шею, если не получится, повесим. А если вдруг получится, тогда опять зови всех этих Унгернов, а Ивана в шею, он же ее уже выставил! Ат!..

И вдруг бабахнул выстрел! Там! Одиночный. После кто-то дико завизжал, это как будто был Маслов, а после сразу стало тихо — это ему заткнули рот. Иван с Семеном постояли, подождали — было тихо. Это Митрий, подумал Иван и повернулся к Семену. Семен был черный-черный и молчал. А после вот как вот дернул кадыком и очень невнятно сказал:

— Шутка это чья-то. Самострел. Поехали.

И они сели и поехали. Семен лошадей не погонял, лошади бежали медленно, скотины. А на душе было хоть задавись!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Царь, царевич

Обратно они на всякий случай поехали другим путем. Или это Семен просто запутался? Тогда же всякое могло случиться, Семен же тогда был очень мрачный и думал о чем-то своем, а Иван не решался его отвлекать. И ехали они другим путем. И скоро приехали в Стрельну. Там они остановились и зашли в трактир, Семен набрал много водки и много закуски, они долго пили, закусывали, и Семен с очень серьезным видом рассказывал про то, как Митрий ходил в Персию и брал там в плен слонов. А после однажды сам заснул, и забрали его самого. Но он сбежал. А куда прятаться? Кругом же Персия! И он тогда через забор и в сад. А сад там просто сказочный! И павлины там, и фонтаны с вином, но это и в других местах бывает, а там еще везде деревья с золотыми яблоками. И под деревьями скамеечки, а на них красавицы сидят и спрашивают: ты кто таков, солдат? А он им говорит: я Митрий. А они: а ты нам полюбился, Митрий, оставайся. И он остался. Он же не знал, что это он в шахский гарем забрался. А гарем там здоровущий, конца-краю не видно, Митрий там три года жил, как сыр в масле катался. И вдруг облава! Ударил барабан, он из сторожки выскочил…

Но тут Семен сбился, почернел еще сильнее прежнего и сказал: давай, не чокаясь. И они выпили. После они еще достаточно долго пили и закусывали, но Семен уже ничего не рассказывал. А после он вдруг сказал: а нас ждут, надо спешить, Иван! Они тогда встали, как могли, вышли, сели и поехали. И приехали, куда хотели! И даже сам Никита Иванович вышел их вниз встречать. Семен его как увидел, так сразу как будто бы его ведром ключевой воды окатили! То есть сразу стал способный к службе и сказал: дозвольте доложить? Никита Иванович обрадовался, засуетился и сказал: пойдем наверх. А твой товарищ пускай пока что отдохнет. Иван так и сделал — сразу пошел к себе, лег и заснул.

Утром Иван проснулся тяжело, голова сильно болела. Так ведь и было отчего болеть, думал Иван, продолжая лежать и вспоминая Стрельну. А после вспомнил Ропшу и подумал, что и без Стрельны вчера было всякого. После Иван еще лежал и думал уже о своем, то есть об Анюте, о Базыле, о Великих Лапах и о дяде Тодаре, которого в прошлом году застрелили на Карпицкой дрыгве. А вчера, думал Иван, пришел черед Митрия. Как будто это было ему нужно! То есть как будто было Митрию не все равно, кто станет царем или царицей. А вот убили, Иван слышал. Ат, думал Иван дальше, не уберегся тогда Митрий, попал под облаву — и пришлось ему бежать из Персии, а то бы, может быть, и по сей день как сыр в масле катался. А так, наверное, они снесли его в кордегардию, а это на первом этаже, и положили на спину, рядом поставили Маслова и стали говорить: признавайся, кто это такой, и что ты там делал? А Маслов дрожит от страха, зуб на зуб не попадает, и визжит, что он его знать не знает! А ему ствол в зубы! Между прочим, сам Клушин, а что! И грозит: сейчас нажму на курок, признавайся, покуда не поздно! И Маслов совсем побелел и упал. Они тогда: воды ему, воды!

Тут вдруг открылась дверь, в ней показалась голова, это был Степан, и он сказал, что пора, ваше благородие, вставать, завтрак уже готов. Иван начал вставать, опомнился, схватился за грудь, после полез под подушку, нашел портмонет, а в портмонете колечко, достал его и посмотрел на камешек. Камешек был точно как кровь. Ну и выбрал же, сердито подумал Иван, куда глаза смотрели?! Но тут же вспомнил Анюту, задумался. После опять спохватился, подскочил и начал переодеваться в форму. Никогда бы раньше не поверил, думал он, что можно так соскучиться по форме — и так быстро.

Когда Иван пришел в столовую, Семена там не было. Зато был Носухин. Иван, садясь за стол, спросил, где Семен. У их высокопревосходительства, сказал Носухин, они там уже давно, сказали их не ждать. А что у вас здесь нового? — спросил Иван. Пока что ничего, сказал Носухин, поправляя на груди салфетку. Иван пододвинул тарелку, усмехнулся, потому что там опять была овсяная кашка, и со значением сказал:

— Английская модель!

— А вы какую модель предпочитаете? — тоже со значением спросил Носухин.

— Я ничего не предпочитаю, — уже просто сердито ответил Иван. — Потому что — что модели! Вот мой отец жил в стране, в которой не то что как в английской, а даже совсем почти что никакой власти у короля не было. Ну и что? Хорошо отцу там жилось? Не думаю! Потому что