Простатит фыркнул, как самый настоящий бегемот. Рыба произнес свое коронное «Ой, ё!» и постучал указательным пальцем по лбу, а кто-то из стоявших поодаль с лопатами наготове быков от неожиданности довольно громко выругался матом.

– Я бы попросил не выражаться при моей дочери, – с вызовом проскрипел старикан.

Папа Май закрыл глаза, борясь с приступом бешеного раздражения. Он смертельно устал от всех этих ботаников, от садоводов этих чертовых, каждый из которых на поверку оказывался настоящим стопроцентным законченным психом. Десять тысяч баксов! Ну-ну. Сейчас. Спешу, блин, и падаю.

– Знаешь, отец, – осторожно, чтобы не сорваться в крик, сказал он, не открывая глаз, – по-моему, ты удобрений нанюхался. Это же просто дерево.

– Просто! – ядовито передразнил его старикан. – Просто дерево! Я вижу, у вас, молодой человек, вообще все просто. Просто дерево вы можете совершенно бесплатно выкопать на любом пустыре, и это действительно будет совсем просто. Но вы же не пошли на пустырь, а обратились ко мне, и я вам скажу почему. Просто вы – даже вы! – знаете, что на свете далеко не все так просто, как кажется на первый взгляд.

Просто… Просто только кошки родятся, юноша. А вы попробуйте вырастить дерево. Вот попробуйте, просто ради интереса… Да вы, я вижу, уже попробовали, – тут проклятый очкарик ткнул указательным пальцем свободной руки в сторону гаража, где под стеной были неопрятной кучей свалены выкорчеванные накануне саженцы морозоустойчивой черешни – сухие, стопроцентно и безнадежно мертвые. – Деревья растить, за деревьями ухаживать – это, молодой человек, целая наука, и одного туго набитого кошелька тут мало. Тут голова нужна. И еще сердце…

– Слышишь, ты, Мичурин, – сдерживаясь, сказал Майков, – ты завязывай мне лекции читать. Если ты такой умный, то почему не богатый? Да и насчет твоего ума, отец, есть определенные сомнения. Тут такое дело, папаша: неделю назад кто-то из ботанического сада яблоню упер. Вот в точности как эта, которую ты мне тут пытаешься за десять косарей впарить, как последнему лоху. Растил он ее!.. Кто ее растил, тот давно в земле лежит, понял? А ты, старый козел, краденым торгуешь, как последняя маруха, да еще и объявления в рамочке публикуешь: вот он я, берите меня, граждане менты! Вот, положим, заплачу я тебе десять косых, а назавтра тебя менты повяжут. Ты их, ясное дело, ко мне пошлешь, и что тогда?.. Тогда что, я тебя спрашиваю?!

– Какая наглость! – заверещал старикан. – Да как вы смеете?! Кто дал вам право обвинять меня в воровстве? Кто вам позволил судить о людях по себе?!

Он еще что-то кричал – что-то такое, за что при иных обстоятельствах его полагалось бы вбить в землю по самые очки, – но папа Май уже перестал обращать на него внимание.

Он смотрел на старикову дочку – во-первых, это было приятнее, а во-вторых, она, в отличие от своего скандального папаши, гораздо хуже владела собой, и на ее лице папа Май без труда читал некие письмена, ясно говорившие о том, что его догадка насчет происхождения яблони была верна. Из этого следовало, по крайней мере, два совершенно очевидных вывода: во-первых, дерево было именно то, которое требовалось папе Маю, а во-вторых, за него можно было не платить. Совсем не платить. Совершенно. Что он сделает, этот старый гриб? В ментовку ему дорога заказана, поскольку дерево краденое, а на диверсии в духе покойного агронома он просто неспособен – возраст не тот, здоровье не позволяет…

Он уже готов был принять решение, но тут ему вдруг вспомнился Букреев со своими проповедями насчет смертельного вреда, который приносит излишняя жадность. Уж больно нагло держался старый хрыч. И потом, не сам ведь он связал здоровенного, тренированного охранника, не сам въехал в ботанический сад на тяжелом грузовике, и не сам, в одиночку, выкопал и погрузил в кузов яблоню вместе с огромным куском земли. Факт, что не сам! В этом деле был замешан кто-то еще, и этот кто-то мог оказаться достаточно сильным и влиятельным, чтобы не бояться публиковать в газетах такие объявления, как то, что прочел папа Май позавчера. Кто его знает, где тут собака зарыта? Кинешь этого старого пердуна, а назавтра от тебя самого останется только кучка грязи…

«Надоело, – подумал Майков. – До того надоело, что словами этого не передать. Вот грохну пидора очкастого и под яблоней закопаю вместо удобрения. Правда, кто его знает, не загнется ли дерево от такой подкормки. Старик-то ядовитый, похлеще любого ацетона…»

– Погоди, отец, – сказал он, – не гони волну. С тобой по-человечески разговаривают, это ценить надо. Что-то я тебя не пойму. Дерево паленое, это ежу понятно, так что зря ты передо мной пальцы веером распускаешь. Скажи лучше, кто тебя крышует – солнцевские, люберецкие? Или, может, ты с Алфавитом знаком?

– Я уже сказал вам, молодой человек, – остывая, проскрипел дед, – не судите о людях по себе. Никто меня, как вы выразились, не крышует. Я интеллигентный человек и со всяким отребьем не знаюсь. И с алфавитом я, разумеется, знаком.

В отличие от многих ваших друзей, осмелюсь заметить.

Папа Май заметил, как вытянулось лицо у Рыбы, и постарался взять себя в руки. Получалась какая-то чепуха, А может, и не чепуха, а хорошо задуманная провокация, организованная окончательно сошедшим с нарезки на садовоогородной почве Букреевым. Но зачем в таком случае старик признался, что знаком с Алфавитом?

– С Алфавитом ты, значит, знаком, – задумчиво повторил папа Май. – Интересно, откуда?

– Оттуда же, откуда все нормальные люди, – ядовито пропищал вредный старикан. – Из общеобразовательной школы.

– Вы что, вместе в школу ходили? – опешил Майков.

– По-моему, тут кто-то сошел с ума, – заметил старик. – Либо у вас чрезвычайно образное мышление, либо… Вы что, не знаете, что такое алфавит? Ну буквы! А, бэ, вэ… И так. далее.

– Ты что, дед, издеваешься? – закипая, процедил Майков. – Я тебя русским языком спрашиваю: ты Букреева знаешь или нет?

– Какого еще Букреева? Впервые слышу! Вот что, юноша. Я вижу, сделка у нас с вами не состоится. Будьте добры вернуть дерево в фургон и отвезти туда, откуда вы его взяли. Мое терпение не безгранично. Придется поискать другого покупателя…

– Закопать тебя придется, а не покупателя поискать, – сказал Майков. – Надоел ты мне, дед. Отпусти дерево и вали отсюда, пока я не передумал.

– То есть вы покупаете? – даже не думая разжимать пальцы, сжимавшие ствол яблони, уточнил старик.

Майков покачал головой. Старый отморозок то ли не понимал, то ли не хотел понимать, с кем имеет дело. И никто за ним не стоял, конечно. Дерево из ботанического сада умыкнул какой-нибудь его сын или зять – дело-то, в общем, нехитрое.

Решил подняться на старости лет, дурень замшелый, и того не учел по простоте душевной, что учиться играть в такие игры надо с малолетства, а не тогда, когда уже пора о душе думать.

– Не покупаю, – сказал папа Май. – Беру.

Он покосился на Рыбу и увидел, как тот одобрительно кивнул. Простатит насмешливо улыбался сквозь пластырь, сверху вниз снисходительно поглядывая на старика, который, похоже, никак не мог понять, что дело серьезное и что решения здесь принимает не он.