— Самонадеянный дурак! — зло выплюнул Магистр, отсмеявшись, но смех, казалось, продолжал душить его, как душит кашель. — Не способный видеть дальше собственного носа... не говоря про минувший срок. "Спаситель!"... ха. Он, видишь ли, имел превратное суждение о людях, хотя, казалось бы, ему ли... — Трей поймал себя на том, что стоит, плотно сомкнув губы, в то время как Демиан продолжал усмехаться, словно какой-то грязной шутке... в нём всё меньше узнавался его друг, его брат, и, казалось, Трею приходилось всё дольше, всё пристальнее вглядываться в того, кто всё дальше уходил в т`ени. — Что бы там ни плели взрастившие тебя легенды, братишка, при жизни ему было, по большей части, плевать на людей... Что, однако, не помешало ему... Зато по смерти — о! Как в самой выверенной жреческой проповеди, за Грань он ушёл в лучезарном заблуждении, приписав дальнейшим поколениям много лучшее, нежели они заслуживали.

Трей прослеживал движения и мимику того, кто был ему побратимом. Где-то вглуби едва слышимо звенело.

— Зачем ты это делаешь? — устало спросил он.

И, как ни смотрел, не увидел миг, который вернул ему его брата.

Тени схлынули, скукожились, забились в складки мантии. Демиан провёл по лицу раскрытой ладонью.

— Он не хотел умирать напрасно. Он верил, Трей, он в самом деле верил, что отыскал путь к спасению. Что стал им. Но не предусмотрел того, чем обернётся оплаченная им отсрочка. Предел получил века прогресса, века просвещения и мира... мира! Прежде занятые лишь своим сохранением народы выстроили дороги, возвели укрепления и выковали мечи. Обратили против таких же разумных созданий. Разобщённый, неверующий мир, волочащий за собой многовековой груз грехов, — вот к чему привёл тот светлый путь. Путь Аваллара.

— Это не отменяет того, кем он был. Кем его знают поныне, — тихо произнёс Трей. — Никто не в силах предвидеть все последствия своих решений. Он не стал исключением — только и всего. Но это не его вина.

Демиан помолчал, с едва склонённой головой слушая его слова. Словно что-то разрешив для себя, ненадолго закрыл глаза.

— Худшее не в этом. — Только в его лице что-то расслабилось, как черты застыли. Ладонь накрыла начертанный на столе символ. — Наше "лето" задержалось сверх всякой меры. А "зима", меж тем, не прекращала набирать силу.

Словно та самая спираль выстрелила в мозгу. Трей грязно выругался — собственно, это всё, что ему оставалось.

Запруда, переполненная сверх всякой меры запруда, и плотина уже разрушена.

— Самое верное выражение. — Демиан растёр так и не завершённую спираль перчаткой, оставив мутные разводы, в которых можно было увидеть всё, что угодно, — или ничего. Неторопливо отряхнул руки. — И теперь я не берусь предположить, сколько это продлится. Сколько лет или десятилетий потребуется, чтобы выпустить всю мерзость, что скопилась за без малого десять веков. — И ровно заключил: — Настала пора захлебнуться в собственной скверне.

Раздался смех. Трей не с первого мгновения понял, что этот звук издаёт его собственное горло.

— Нет! Ну, нет. — Ему было смешно, самое странное в том, что ему было смешно. Эта мысль была самой абсурдной из всех, из всех абсурдных вещей, что ему когда-либо доводилось услышать. Он вполне — и просто — допускал мысль, что вскоре, в любой из моментов умрёт. Что умрёт Дем, кто угодно из тех, кого он давно и близко знал. Что умрут они все, что падёт, как любой из его бойцов, Телларион — даже Вечный город был невечен. Но не весь мир! — Всё не может закончиться так. Ну, нет!

Демиан молчал, не слыша его или не считая нужным слушать. Смотрел на пустой стол, как на расстеленную карту, где все армии были разбиты и все замки захвачены.

— Игра! — Кулак Трея грохнул о стол, сминая невидимые воткнутые флажки, все метки поражений. — Игра, есть ли она, нет ли, нарлаг её дери! Если боги и впрямь играют нами, если Предел для них — размеченное поле, разве лишат себя единственного развлечения?

— Уповать на богов? — За всё время Демиан улыбнулся по-настоящему, но именно теперь улыбка была не тем, что бы Трей хотел получить. — Боюсь, если они и получают удовольствие от этого развлечения, правила всё равно диктуются не ими. Мы остались без посредников, братишка, наедине со своей судьбой.

Трей упрямо потряс головой. Предел ходит и выигрывает! Потому что... потому что, Грань и Бездна, эта игра должна продолжаться, иначе какой в ней смысл?

— В этой игре принимается единственный откуп, — задумчиво произнёс Магистр, сжимая и разжимая — словно чужие — пальцы.

"Жертва".

Двери сотряс поспешный, лихорадочный почти, стук. Почти опережая отклик, ворвался Иленгар. Вид он имел шальной или пьяный.

— Договор, договор с Армалиной, — проглотив предисловие, выпалил, задохнувшись последним словом: — заключён!

Как обухом ударенный, Трей крутнулся на пятках.

— Дем!.. — выпалил, сигая прямиком через стол, сминая колючий, шитый бархат магистерской мантии, сжал и затряс: — Дем! Предел объединился!

***

Королева Аксара не стала вступать в дебаты с сыновней кликой. Она не выходила ко внимающей толпе с зажигательными речами и вовсе не проронила ни единого слова до того часа, когда мастер Оружейный Палаты с поклоном протянул своей владычице алмазно горевший меч давно погибшего короля-консорта*. Тогда она облачилась в доспех и повела в бой верных ей рыцарей. Ход королевы мог стать последним. Она пошла на риск — и выиграла.

(*король-консорт — формальный титул для принца-консорта, супруга правящей королевы, который сам лично не имеет фактической власти и не является монархом.)

Не примкнуть к ней для нобилей означало похоронить свою честь. Противники в политических играх, они выступили единым фронтом, и на светлом холме, окружённая преданными телохранителями, Аксара видела их всех, как выставленные ею фигуры на игральной доске, и все они видели её — высокий и тонкий силуэт, алмазное сияние на острие воздетого меча. Рейнгальд сражался в первых рядах. Кем угодно иным, но трусом он не был.

Враги остались врагами. Но Предел — Предел объединился.

Одиночество среди белых стен незаконно занятого ею дома, взращённая привычка изворачиваться и лгать, институтские будто-бы-приятели и искусство лицедейства — не одно только это казалось теперь принадлежащим к прошлой жизни — такой недолгой, если подвергнуть сухому подсчёту, — но всё, всё бывшее до последней осени. Что же до того, что осталось за той ясной чертой... Та жизнь виделась завершённой, виделась — уже бесстрастно и с отдаления.

На мысли и чувства у Дианы не доставало времени: оно к лучшему. Потому её существование как некой мыслящей и чувствующей единицы приостановилось примерно тогда же, а нынче — нынче она могла воспринимать то, что являлось ею, как условный перечень выполненных задач.

Не человек — функция. Как удобно — спасительно-удобно.