Максим: Ты меня не слышишь, по-моему. Сними наушники.

Алиса: А нет такого изречения: мужчины, вы определяетесь ДЕЙСТВИЯМИ, а не словами. В отличие от слов поступки менее умны, но поразительно значимы.

Максим: Из всех людей самые жестокие – любимые. Они никогда не смогут оправдывать наших поступков.

Алиса: Зато оправдывают существование.

Максим: Тебе же тоже надо что-то делать. Чтобы совсем не заскучала, что в этом плохого… Или тебе кажется, что ты перерабатываешь?

Алиса: Я не вижу инициативы с твоей стороны! Ты привык, что женщины на тебя сами падают, никаких усилий прилагать не надо. Меня на работу засунул, чтобы не тратиться на мои нужды.

Максим: Я тебя на работу? Ты же сама хотела туда, даже мечтала?

Алиса: Хватит оправдываться. А то, что я недосыпаю на этой чёртовой работе? Ты всю жизнь орудуешь только словами. А они просто разлетаются по ветру. Ты же говорил: «Я хочу, чтобы ты приехала, я найду тебе билет». В итоге: «Ой… билетов нет. Я сам потом приеду».

Максим: На меня никто не падает, и ты тоже не упала, люби меня таким, какой я есть, я же не пытаюсь тебя исправить, люблю такой, какая ты есть.

Алиса: Я устала от твоего бездействия. Мужчина, который хочет чего-то, ведёт себя иначе.

Максим: Хватит поливать старые обиды, они не зацветут.

Алиса: Это не старые обиды, ты из раза в раз поступаешь одинаково. Одинаково никак.

Максим: Ладно, Томас хороший, я плохой, понял идею.

Алиса: Конечно, отписывайся, уходи от темы. Я тоже могу передумать, ты вот уже сто раз меня обманул. Я тебе уже совсем перестала верить, ты во всём выкручиваешься, все обещания – на ветер, во всём, за последнее время слишком много. Ты не хочешь ничего делать для меня, я не буду закидывать свои желания, абсолютно честно тебе говорю, я не буду подстраиваться под твои слабости, это уже абсолютно точно. Тебя хоть поддерживай, хоть нет – результат один. А раньше только сказки мне рассказывал.

Максим: Раньше они тебе нравились.

Алиса: Я про другие. Я уже сто раз это слышала. У тебя было целое лето и почти вся осень, ты ни разу не показал, что можешь сдерживать обещания, ты сам нездоров, и хочешь, чтобы я тоже вместе с тобой нездоровой стала, да? Мне надоел этот алкоголь, который поначалу вроде был романтическим дополнением, а теперь стал скучной повседневностью. Мне нужен здоровый воздух, мне нужен спорт. Я не хочу, мне уже даже страшно, я не хочу так жить.

Максим: Я прихожу в себя, только ты меня не срывай, дай довести до конца. Ты прекрасно знаешь в чём причина. Мне нужно вытащить отца.

Алиса: Ну, конечно, это ваше семейное. В последнее время я за тобой наблюдала, и мне показалось, что ты, наоборот, выходишь из себя. Вечно напряжённый и в панике, так что это ты меня скорее до конца доведешь, если я вовремя не опомнюсь. Я, наверное, должна прямо здесь бросить кличь: «Кто со мной поедет в свадебное путешествие?» А что забавно, правда? Это просто нечестно, я из-за тебя и так натерпелась, я не хочу больше, не хочу, я тебе не верю, я хочу жизни, я постоянно хочу другой жизни. постоянный поиск её, а сейчас ещё надо перед всеми демонстрировать: «Ой как я счастлива! У нас медовый месяц!» Медовый год, да ни фига не счастлива, я вообще сомневаюсь, что я когда-нибудь здесь буду счастлива.

Максим: Похоже на поэму. Будешь, никуда не денешься. Поверь мне на слово!

Алиса: Чтобы потом подавиться поступком?

* * *

Пришло время кардинальных действий, я бы даже сказал кардиокальных. Так было и так будет всегда, ты не ждёшь его, а оно приходит, ты думаешь, оно позвонит тебе будильником, а оно звонит сразу в дверь. Ты идёшь открывать, а оно уже за спиной, дышит. И в этот момент ты задаёшься вопросом: почему ты не приходило, когда я так сильно в тебе нуждался, когда я сделал всё что мог, а ты не пришло? Почему? Почему именно сейчас, когда ты не сделал ничего, оно пришло и держит тебя за яйца, им связаны руки? Я посмотрел на часы: полночь. Ты носишь его, пока оно тебя не выбросит, оно живёт в твоей квартире, кормишь его, поишь, глядишь на него влюблёнными глазами, а оно не любит, не щадит никого. Ты пытаешься отвлечься, но оно преследует тебя всюду. Я посмотрел на стену, там на картине в квадратной раме: четверть первого. Время могло бы меня вылечить, не будь оно нездорово само, у времени тик, дотянет ли оно, насколько его ещё хватит? От одной этой мысли тебе кажется, что оно движется ещё быстрее. Ты нервничаешь, почти каждый день ты садишься в машину, метро, самолёт, чтобы обогнать его, но тщетно: мощности твои ничтожны, ты всегда будешь жить и играть по его правилам. Оно наступает беспощадно на твой позвоночник, выдавливая пузо и сутулость и смотрит на тебя твоими же лицом…

Проснулся, на часах уже шесть.

Шенгенское утро, открыты визы во все стороны стен, я перехожу таможню, тихо, чтобы не разбудить Алису, встаю с кровати, беру с собой майку и штаны, вешаю их на плечо и выхожу через коридор на кухню. Я знаю, что зимним утром ей трудно было любить кого-то сильнее, чем одеяло. На меня смотрят жёлтые белки с тарелки, они меня помнят, я их нет, я жарил вчера в ночи яичницу, но мы так её и не съели, потому что я предпочёл есть грудинку Алисы. Я взял открытую бутылку шампанского, понюхал: оно выдохлось и стало обычным сухим вином, как было с некоторыми очаровательными женщинами, стоило только переспать. Поставил его в холодильник. Бросив вещи, я приглашаю свет из кухни в ванную и следую сам. Выпускаю из крана воду. Душ словно секс, тёплый ласковый влажный. Я заворачиваюсь, но помню, что мне нельзя расслабляться, потому что у меня в квартире колонка. Это значит, что в любой момент может брызнуть кипяток. В этот раз обошлось. Какое прекрасное утро. Я уже за столом, жую бутерброд и смотрю новости дня. Сытый прохожу таможню утра, оставляя коридор и багаж с незаправленной койкой, покидая родину-мать моих будущих детей, поцеловав её на прощание. Я ехал в больницу, там меня уже ждал отец. Я должен был украсть его на два дня, чтобы съездить с ним на рыбалку.

Когда мы сидели на берегу речки с удочками, отец насаживал на крючок одну и ту же мысль, что не хочет остаток жизни провести в палате. «Самое грустное, было бы сдохнуть здесь, в обществе белых стен. Пусть осталось немного, но на свободе».

Любимой его историей была о том, как мать осталась в тридцать восемь лет одна, после того как отец погиб на фронте:

– Помню пугала нас: «Зачем я вас кормлю, я же ещё молодая. Будете себя так вести, брошу, выйду замуж». И мы боялись, хотя понимали, что никуда она нас не бросит. Вырастила шестерых.

– Шесть детей, сейчас такого даже не представить. С одним бы справиться, – отвечал я ему.

Только сейчас я понял, почему он так часто рассказывал её мне, чтобы я не забывал о своём сыне.

* * *

На руках часы, на ногах километры, на глазах очки, в челюстях коронки, они пережевывали этот день. Я шёл к дому эмоциональными улицами: дождь мочился прямо на людей, равнодушие обветривало. Меня это не беспокоило, я знал, что кто-то согреет меня в ночи. Я стал замечать странную особенность: теперь после работы меня тянуло домой, а если я знал, что она дома, меня тянуло так, что я в спешке боялся получить растяжение. Кто-то греет в ночи, кто-то слишком громко. Всякий, кто любил, знает, что кровь может превратиться в пыль и лечь тонким слоем, как ложится на мебель, стоит только не отважиться, когда дикая и сильная необходимость в ком-то суетится в сердце, не находя покоя до тех пор, пока не увидишь, не обнимешь, не влюбишься заново в любимого уже не раз человека.