Короче, Макс, я бы с удовольствием зашёл к тебе на чай, но уже рядом. Тем более после работы я – кусок мяса, кусок дерьма, пучок зелени чувств, пучок нервов. Сейчас приду и попытаюсь сварить из этого суп.

– Как ты самокритичен, Томас.

– Нет. Просто по дороге выпил бутылку пива и наметил цели.

– И какая из них по жизни?

– Попасть в десяточку! А если честно, я хочу ссать.

– А, понял, не буду отвлекать. Ищи «Макдоналдс».

Томас заправил мышцы в штаны, почувствовав, как от него воротит подъезд. Пинок двери, и вот он уже снова на улице. Он достаёт из кармана свой телефон и что-то начинает записывать: «Короткие руки солнца в глубоких карманах неба ищут мне мелочь, хотя бы несколько лучей, но нет, там только купюры осенних листьев и подкладка из облаков осенних. Октябрь – он хочет ссать. В этом уголке мира в подворотне Европы, там, где никто не видит кроме меня, дождь словно бомж прислоняется к стенке и пиво льётся рекой, я перешагиваю лужу, которая разлилась между октябрём и новым годом». Сохранил запись и положил он, довольный, обратно трубку в карман. Ему снова было легко и хорошо. В голове ещё не остыло пиво, главное, муза – она была рядом, она сама записывала его мысли в блокнот.

* * *

– Что ты на себя тянешь. Ты не виноват. Не надо с собою так. Ты сбрось с себя этот груз, а то и ухаживать за отцом будет некому. У меня был такой период в жизни, когда я разошёлся со своей женой. Точнее сказать, она со мной разошлась, а я ещё нет.

– А ты был женат?

– Да, ещё как. Женатее всех женатых, никого не замечал кроме неё. И так мне было от этого хорошо.

– Чем ты лечился?

– Африкой. Я уехал туда на полтора года. Я забрался в такие дебри, что никакая хандра не смогла бы меня оттуда выкурить. Это была антропологическая экспедиция по следам древних культур. Мой научник мне предложил.

Может, ты слышал об этом месте. Перекрёсток культур и цивилизаций на территории Южного Судана, Эфиопии и Кении. Местные жители разработали свои собственные, уникальные по стилю украшения, чтобы отличать себя от своих соседей, с которыми они часто находятся в состоянии войны. У женщин племени мурси удалены нижние зубы и вставлены керамические пластинки, чтобы растягивать губы.

– Я смотрел как-то фильм об этом. Сакрификация и прочее, как они вживляют личинки в кожу, чтобы шрамы казались мужественнее, – сказал я и почувствовал, что личинки беспокойства начали шевелиться под моей кожей. Я снова вспомнил отца.

– Так сложилось исторически, что выходить замуж без пластины осуждалось племенем, но всё меняется, и в последние несколько лет девушки выходят замуж без пластин в губе.

– Ты предлагаешь мне двинуть в Африку за девушкой с пластинкой в губе? Моя жена постоянно такой диск ставила, когда была не в духе.

– Не забывай, что это не они себе ставят, а им мужчины.

– Ты хочешь сказать, что это я – тот кто вставил ей этот диск?

– Надо же хоть иногда быть честным и благородным.

– Ой как надо.

– Но вообще-то пластинки эти вставляли в губу, чтобы их белые не забирали в рабство.

– Чувствую в тебе борца за права женщин. По-твоему, жена моя гоняет эту пластинку как защиту от домашнего рабства?

– Или от других мужчин, которые на неё покушаются. Ты ревнив?

– Я? – вертел в руках ручку Максим, глядя на себя в отражении зеркала.

– Да, ты жену свою ревнуешь?

– Пожалуй, что нет. Для этого же надо сильно любить.

– Или дорожить.

– Что-то не дорожает, – начал испытывать неудобства из-за обсуждения личного Максим, сломав в конце концов ручку.

– Всё же тебе не мешало бы чем-то вдохновиться, может, тебе попробовать писать?

– А ты думаешь, я прошёл мимо этого? Нет, я тоже пробовал какие-то вещи делать, что-то типа рассказов, заметок. Так, чисто для себя.

– Ну!

– Ну, это не может отвлечь меня от насущного, я бы даже сказал, что даже усугубляет.

– А ты можешь мне что-нибудь прислать?

– Хорошо, скину, – вспомнил я рассказ про клеща, который присосался к моей памяти в детстве ещё. – Так что с Африкой? – снова внимательно посмотрел я на Томаса, на среднего роста человека, так умело жонглирующего словами. Он сидел напротив меня, разминая глину в руке. Чашка чая дымилась и придавала дополнительной загадочности его лицу, доброму, открытому, с глазами, устремлёнными в окно, с щетиной неприхотливого в быту романтика, непритязательного к своей внешности любителя филологии. «Не любишь ты никого, только свои слова, переставляя их так и эдак, создавая музыку на бумаге, мешая их на бумаге в один замечательный суп. Вот, ешьте пока горячий».

– В общем, привёз я из этого путешествия кучу фотографий. И когда на меня накатывает, я их ставлю на слайд-шоу. И всё, я там. Меня нет здесь, нет ничего такого, что могло бы меня выбить из колеи, я там. Среди красивых лиц, не обременённых политическими проблемами. Там много племён: мурси, хамер, арборе, но самое необычное из них – это каро. Оно знаменито своим умением разукрашивания тела. Для этого в большей степени используется добываемый на берегу реки мел, а также жёлтый минеральный камень, уголь и красная охра. Чёрная кожа вроде рамок для ярких картин на теле. И ещё глаза, океаны белка, в которых купаются немного грустные, но счастливые зрачки. Я тебе скину альбом. Башню сносит.

– Хорошо. Хорошо бы снесло и мне, – не очень-то я верил в магию красивых лиц, неужели ими можно было заткнуть мой фонтан тревожных мыслей? Поставить плотину на пути бешенной реки паники страха, обнимающего тебя по ночам. Я не стал рассказывать Томасу, что меня тревожит, что меня грызёт. Но тем не менее будучи человеком проницательным он как будто понял меня сразу, вспомнив свои ощущения, а главное, свой путь, свой выход. Хотя я был закостенело уверен, что у каждого он должен быть свой, каждый должен найти свой, и я в том числе.

* * *

Я вспомнил об этом разговоре с Томасом, нашёл его фильм про Африку. Включил, глядя на размалёванных чернокожих людей, мне стало ещё хуже. Я вдруг заметил, что глаза их будто погрустнели. «Или мои уже смотрят на мир через тоскливый серый фильтр?» В общем, не пошло. Выключил. На улице тоже была Африка. Темно, лишь огоньки окон как угольки в пепелище быта. В офисе уже никого не было, когда я тоже решил двигаться в сторону дома.

«Без Эйфелевой башни не Париж, без радости не настроение», – крутились в моей башке чьи-то строчки. «Плохое утро, вечер так себе, плохие люди, потом они пойдут домой к себе, как на работу», – признавал я себя худшим из них. «Мы едем вместе», – никто и понятия не имел, что я струсил сегодня, не просто струсил, но даже обманул человека, пусть уже и нелюбимого. В этот самый момент на меня уставилась какая-то старушка. «Всё-таки заметили», – мелькнуло в моей голове. Мне показалось, что лицо моё начало краснеть на фоне серых лиц, которыми засерен город. «Ну и пусть, пусть тускнет каждый на своём рабочем месте», – ответил я молча на её взгляд. Молчание подняло ворот. Я чувствовал, как люди разлагались. Рядом вонял давно не стиранной одеждой мужчина. Тот запах, когда пот, въевшийся в одежду, уже давно прокис и теперь гноил кислород. Мужик посмотрел на меня недовольно, шмыгнул носом и отвернул глаза. «У него хотя бы тело воняет, а у меня, возможно, уже душа».