Лаграверу достаточно было одного взгляда, чтобы его узнать.

— Вы получили новые инструкции от Валентины де Нанкрей? — спросил человек с крестом у Мориса.

— Вот они, монсеньор.

Лагравер подал записку Валентины, доставленную неверным домом Грело.

— Всё идёт хорошо, — прошептал министр, прочитав её. — Мария Медичи в наших руках, это факел раздора... под гасильником... а отступление армии де Брезе послужит не только уничтожению де Тремов, аресту графа Суассонского и постыдному поражению Гастона Орлеанского... оно ещё может иметь последствием победу над австрийцами Тома Савойского, которые идут на маршала де Шатильона и которые внезапно окажутся меж двух огней! Благодаря моим соображениям я восторжествую и над мятежниками, и над внешними врагами! А если я явлюсь лично на месте двойного поражения, то завистники не станут оспаривать моего двойного торжества!

После этого монолога, только частью высказанного вслух, могущественный министр обратился к кузену Валентины, ожидавшему с почтительным видом его приказаний.

— Молодой человек, — сказал Ришелье с тонкой улыбкой, — я доволен вами. Не опасайтесь меня относительно той, кого сейчас скрыли так тщательно. Я также не сражаюсь с женщинами, пока они не превращаются в фурий из политических целей. Отправляйтесь туда, где вас ждут, мэтр Морис. Я скоро пришлю вам подкрепление, потому что с помощью Божьей надеюсь быть в главной квартире в Огене, прежде чем вы достигнете назначенного вам места на Гальской дороге. Прикажите мимоходом дому Грело тотчас доставить мне проводника в Оген в главную квартиру Брезе. Не исключая вашей кузины, никому ни слова обо мне, отвечаете головой!

— Благодарю, монсеньор, благодарю! — вскричал Морис, преклоняя колено. — Будьте покровителем бедной молодой девушки, ничем не виновной в преступлении се близких. Заступитесь за неё, и я готов за вас в огонь и в воду.

— Хорошо, господин влюблённый, хорошо! Но теперь исполняйте ваш долг!

Ришелье протянул руку, чтобы с помощью потайной пружины открыть дверь. Когда же она повернулась на своих петлях, фонарь, освещавший сарай, залил своим светом надменное лицо, которое Морис узнал с первого взгляда.

Мгновенно сверху раздалось восклицание невыразимого удивления:

— Творец Небесный!

Рошфор, Таванн, Нанжис, Жюссак, Морис и министр все разом взглянули наверх с изумлением и беспокойством.

В розетке с разбитыми стёклами, которая находилась над дверью прежней капеллы, виднелась рыжеволосая голова. Но она тотчас скрылась, и вслед за тем на дворе послышался неистовый крик:

— Варёный Рак! Ришелье здесь! К оружию! Чёрт возьми, все к оружию!

ри крике сокольничего все мушкетёры кардинала, вооружённые пистолетами и кинжалами, которые они скрывали под одеждой, бросились к двери, чтобы напасть на шпиона. Но громадные двери, запертые снаружи, устояли против их натиска. Между тем всё ещё раздавались крики Рюскадора, а вскоре со двора стал доноситься нарастающий глухой говор.

— Не отворяйте, а напротив загородите вход, — приказал Ришелье, всё ещё стоя у двери своего походного кабинета. — Их много, это слышно по шуму.

В один миг громадный экипаж поставлен был поперёк дверей сарая.

— Теперь мы можем выдержать осаду, — сказал Рошфор, осматривая свои пистолеты.

— Я, кажется, не ошибся, — проговорил кардинал вполголоса, — человек, показавшейся там наверху, — отчаянный провансалец Рюскадор.

— Которого я так славно отколотил по вашему приказанию, — договорил Рошфор. — Ни у кого более не может быть подобной гривы.

— Это сокольничий Гастона Орлеанского, его преданнейший слуга, сущий демон, который преследовал Валентину де Нанкрей из самого Парижа и которого я убил... Он, должно быть, воскрес, чтобы погубить нас.

При этих словах Лагравера кардинал нахмурил брови.

— Так вот мера преданности, исполненной отваги, которую вы мне предлагали минуту назад, молодой человек, — сказал Ришелье насмешливым тоном. — Вами, кажется, уже овладел...

— Страх, хотели вы сказать, монсеньор? Да, я опасаюсь за вас, — перебил его Морис, смотря ему гордо в лицо. — Судите сами, основательны ли мои опасения. Ваше присутствие здесь более не тайна. Хотя бы мы и остались победителями толпы разбойников, которые станут ломиться сюда, без шуму этого сделать нельзя, а стало быть, и без того, чтобы привлечь новых противников.

В свою очередь Ришелье принял мрачный вид.

— Вы правы, — сказал он, — хотя бы в живых остался лишь один из этих негодяев, ему стоит закричать: «Вот Ришелье!», чтобы нивелльцы тотчас выдали меня кардиналу-инфанту.

— Не выйти ли нам и перерезать всех этих мошенников? — предложил Рошфор.

— Может быть, они не менее нашего опасаются привлечь жителей Нивелля, — подтвердил Таванн.

— Они, без сомнения, хотят одни овладеть мною, чтобы воспользоваться безраздельно выгодами, сопряжёнными с таким доблестным подвигом, — сказал Ришелье с горечью. — Следовало бы узнать, довольно ли они многочисленны, чтобы совладать с нами.

— Ничего не может быть легче, — ответил Морис. — Стоит вскарабкаться до этого окна, которое выходит на двор.

Он бросился к экипажу, чтобы влезть на его верх, а оттуда добраться да круглого окна.

— Остановитесь, — сказал повелительным тоном министр, — не подвергайте себя опасности сломать шею. Мне пришла мысль, для исполнения которой понадобится человек с головой. Впрочем, одному моему фурьеру принадлежит право посчитать неприятеля.

Колосс стоял уже на высоком экипаже. Жюссак и Нанжис подали ему пустой бочонок. Он опрокинул его на верх кареты, встал на него и оказался перед окном. Внимательно осмотревшись, он обратился к Ришелье:

— Их более двенадцати человек, они совещаются посреди двора. Вооружены пистолетами и ножами, заступами и дубинами. Я нигде не вижу Пардальона, вероятно, он был застигнут врасплох и убит. Надо отомстить за него!

— Вас остаётся только пятеро, потому что я как человек больной, могу быть лишь помехой, — медленно произнёс министр. — Силы слишком неравны, нам нападать нельзя. Кто сказал бы сегодня, что я взял Ла-Рошель, этот оплот гугенотов? — прибавил он с вынужденным смехом, но вдруг побледнел и бросил вокруг себя почти дикий взгляд.

Ему послышался голос, ответивший ему: «Зачем допустил ты измену под Монтобаном, этим ещё одним оплотом кальвинистов?» Это был голос совести, пробуждённый страшной опасностью. Он указывал честолюбцу на кровавый оплот, основание его величия, готового обрушиться.

— Прикажете остаться здесь для наблюдения, монсеньор? — спросил Рошфор всё ещё стоявший на своём пьедестале.