Но не успел он договорить, как возле него раздался оглушительный треск. Поперечины круглого окна разлетелись, как и хрупкое стекло. В один миг образовалось отверстие, и в него просунулся наполовину человек, вооружённый топором, которым грозно размахивал. Быстро обернувшись, Рошфор очутился с ним лицом к лицу.

— Ага, мой палочный рыцарь!

— А, мой провансалец!

И оба вцепились друг в друга, стараясь или задушить, или сбросить один другого сверху вниз.

На дворе и внутри сарая смотрели в остолбенении на эту странную борьбу. Сокольничий не имел другой точки опоры, кроме лестницы, на которой стоял, а Рошфор — только бочонок. Но первый был ловок, как кошка, а последний менее поворотлив, вследствие своего колоссального сложения. Неосторожным движением он опрокинул свой пьедестал. Колосс хотел ухватиться за шею своего противника, чтобы увлечь с собой. Но Бозон быстро нагнул голову, и у Рошфора остались в руках лишь две пряди рыжих волос, которые он вырвал под своею тяжестью. Рошфор упал со всего размаха на верх кареты, а оттуда его подбросило с такой силой, что он полетел на пол сарая и растянулся на нём во всю длину, мёртвый или оглушённый падением.

— Первая плата! — прозвучал голос, пронзительный, как звук трубы, и рассвирепевший Рюскадор с безумной отвагой сел на край окна и скрестил руки, глаза его метали молнии, с взъерошенными волосами и с пеною у рта он имел вид чисто сатанинский.

Защитники кардинала при падении своего предводителя схватились за пистолеты.

— Не стреляйте, господа, — приказал Ришелье.

Тогда заговорил смелый провансалец. Со своего возвышенного положения этот сумасбродный человек возвестил кардиналу следующий хвастливый вызов:

— Тебя, Жана Армана дю Плесси герцога де Ришелье, дворянина франкского, происходящего от варваров, я, Поликсен Бозон, маркиз де Рюскадор, дворянин провансальский, происходящий от греков и римлян, вызываю на поединок на смерть за оскорбления нанесённые, не только лично мне, но и моему возлюбленному господину и повелителю, его королевскому высочеству Гастону Французскому! А чтобы ты не мог отказываться, опираясь на твоё духовное звание, я напомню тебе, что ты не раз надевал воинскую броню, с тех пор как носишь рясу. А чтобы ты не мог отказываться, опираясь на слабость здоровья и лета, я соглашаюсь сразиться с тобой с одним кинжалом против твоей шпаги и действовать одной лишь левою рукой против обеих твоих. Если останусь победителем я, то пусть тот из твоей свиты, который называется Морисом, станет на твоё место, чтобы отомстить за тебя или пасть под моими ударами. Выбор оружия я предоставляю ему. Герцог де Ришелье и сир де Лагравер, я положусь на честное слово ваших товарищей: если они дадут мне торжественную клятву впустить меня беспрепятственно и выпустить таким же образом в случае, если я убью вас, я тотчас сойду вниз. Таков мой двойной вызов!

Слуги кардинала выслушали до конца эту изумительную речь. Они не верили своим ушам. Великий министр, перед которым они благоговели, который одним словом заставлял склоняться до земли их гордые головы, Ришелье подвергался такой неслыханной дерзости от авантюриста, какого-то рыжего и уморительного урода! Не грезится ли им?

Когда нельзя было сомневаться более в этом непостижимом и святотатственном безумии, в стенах древней капеллы разразился гром ругательств и насмешек, который, казалось, грозил разрушением старым сводам. Несмотря на это, Бозон стоял преспокойно на краю круглого окна.

Морис не принимал участия в неистовых возгласах Таванна, Жюссака и Нанжиса. Но едва замолк Рюскадор, как, взяв кинжал в зубы, сын Норбера ухватился за спицы колёс. В ту минуту когда он занёс колено на верх экипажа, его остановил повелительный голос Армана дю Плесси.

— Лагравер, никаких рыцарских подвигов, прошу вас. Бросьте этого жалкого сумасброда, я этого требую.

Слова эти произнесены были с такой силой воли, что устоять против их влияния не мог даже непреклонный Морис. Он соскочил наземь и стал возле кардинала, так чтобы заслонить его собой, если бы сокольничему вздумалось всадить в него пулю. Но Рюскадор не имел такого намерения. Заметив попытку Лагравера влезть к нему, он переменил только положение своих ног и, встав на лестницу, выжидал противника с ножом в руке и с самой скромной улыбкой на губах. Когда же он услышал презрительные слова Ришелье, то опять пришёл в бешенство.

— А, так-то, чёрт побери! — закричал он, опираясь на край окна, как на перила балкона. — Я являюсь сюда, чтобы покончить дело, как благородный рыцарь, а меня называют безумцем! Я же докажу, провалиться вам сквозь землю, что я не так глуп, как вы думаете! Теперь девять часов, господа. Я даю вам два часа времени, чтобы сдаться добровольно. По истечении этого срока мы возьмём вас штурмом. Вашу дверь я подожгу, чтобы отворить её. В одиннадцать часов добрые нивелльцы обыкновенно спят сладким сном и редко просыпаются даже от пистолетных выстрелов. Впрочем, я не призываю помощников, которые выдали бы вас неприятелю, потому только, что не хочу выпустить тебя, Красная Мантия, из моих рук. Более мне сказать нечего.

Кончив эту прокламацию, Поликсен исчез из окна. Он спустился к своим людям и приказал Бенони принести из таверны два-три жбана с водкой, Феррану отыскать ханжу дома Грело, верно где-нибудь забившегося в угол, а трём наёмникам — высыпать у больших дверей сарая шесть мешков древесного угля, найденных под навесом.

— Этот будет гореть без пламени и не привлечёт внимания ночных бродяг, — заметил находчивый и опытный распорядитель. — Впрочем, с затворенными воротами двор не виден снаружи, и никто не заметит, что будет происходить здесь.

Тогда камердинер Копперна вернулся с двумя жбанами водки, которую принялись распивать люди, приставленные караулить сарай.

Вскоре вернулся и птицелов, но он нигде не мог отыскать следов капуцина-трактирщика.

— А, я догадываюсь, — сказал Бозон, подмигнув одним глазом. — Он, верно, скрылся на самом верху своей голубятни. Чёрт возьми! Как скоро я угощу себя Варёным Раком, я сгоню его с насеста, вместе с некой голубкой!

Чтобы провести с пользой два часа, остававшиеся ему до приступа, наш маркиз осмотрел вооружение своей банды: где заставлял подтачивать нож, где завинчивать ослабившее огниво пистолета, где учил ловчайшему приёму для успешного действия дубиной или заступом.

Отсрочив окончательную расправу со своими пленниками, Рюскадор имел в виду не одно отстранение нивелльцев от замышляемого им предприятия. Он больше всего рассчитывал на отступление полка де Трема, которое могло быть исполнено только в полночь. Все эти соображения зароились в пылкой голове маркиза после отказа кардинала принять его вызов.

Но давайте вернёмся в бывшую капеллу.

Едва успел исчезнуть провансалец, как Ришелье, указывая на окно, сказал Таванну с улыбкой:

— Устройте так, чтобы никто из осаждающих не мог видеть через эту брешь, что здесь делается.

Чем опаснее было положение, тем более гордость побуждала Ришелье выказывать стоическое спокойствие.