Реальная вина Синявского и Даниэля состояла в том, что они под псевдонимами опубликовали свои произведения за границей; как и в случае с Бродским, это вызвало возмущение Запада, но с существенной разницей: протест в отношении Синявского и Даниэля шел в режиме реального времени. Почти с самого момента ареста родственники и друзья обвиняемых поняли, что смогут отстаивать писателей в суде, только если передадут информацию об аресте западным корреспондентам, а «голоса» будут рассказывать о суде советским радиослушателям. Власти не вполне сознавали, насколько значимый процент советских людей регулярно слушает «голоса», а потому неожиданно для себя столкнулись с непредвиденными обстоятельствами: уже в первый день заседания около пятидесяти сторонников Синявского и Даниэля, привлеченных трансляциями зарубежного радио, явились к зданию суда. Каждый вечер советские люди ловили зарубежные радиостанции и слушали новости о суде; каждое утро группа сторонников обвиняемых и иностранных корреспондентов становилась все многочисленнее. Время от времени все забегали в кафе по соседству, где советские сторонники писателей угощали замерзших и проголодавшихся иностранцев горячими пельменями и делились информацией.

Запад не молчал; знаменитые писатели, весьма уважаемые в России (это уважение мало кто из представителей Запада способен оценить), выступали против суда. Чтобы не насторожить власти, жена Даниэля Лариса, навещая мужа в тюрьме, поведала ему о поддержке Запада в завуалированной форме: «Тебе просила передать привет бабушка Лилиан Хеллман. Дядюшка Берт Рассел тоже желает всего хорошего. А уж твой племянник Гюнтер Грасс и твой младший брат, маленький Норман Мейлер, только о тебе и говорят». Охранник Даниэля прокомментировал: «Хорошо, что у вас, евреев, такие большие семьи».

Процесс осудили даже коммунистические партии Запада. Лидер британских коммунистов Джон Голлан заявил: «Правосудие необходимо, но за его отправлением и осуществлением следует тщательно надзирать. К сожалению, сейчас этого не происходит».

Далее настал черед «острым вопросам» студентов Таубмана. Когда в Московском университете некий профессор поставил свою подпись под письмом в поддержку обвинения, студенты спросили, подписал ли он это письмо под давлением. Ответь он утвердительно, его бы поняли и простили, но он сказал, что сделал это добровольно; тогда студенты дружно вышли из аудитории. Даже председатель Верховного суда СССР (в отличие от председателя суда РСФСР, председательствовавшего на заседаниях), критически относился к происходящему.

Два писателя – Александр Гинзбург и Юрий Галансков – составили «Белую книгу»: это самиздатовский документальный сборник на четырехстах страницах, в котором собраны материалы процесса Синявского и Даниэля, и прочие, связанные с этим делом документы. В 1967 году Гинзбургу и Галанскову, а также двум их сторонникам было предъявлено обвинение – за эту и за другие работы. Всех четверых приговорили к длительным тюремным срокам; суд состоялся на следующий год и получил название «процесс четырех». Гинзбург отсидел срок полностью, затем был выслан в США, а Галансков умер из-за того, что тюремное начальство проигнорировало открывшуюся у него язву. Незадолго до кончины он писал домашним: «Они делают все, чтобы ускорить мою смерть».

«Процесс четырех» привлек внимание иностранного радиовещания и советских интеллигентов, одним из которых был молодой диссидент Владимир Буковский. Его также арестовали и приговорили к трем годам лагерей. Буковского судили и раньше, до «процесса четырех», так что с пенитенциарной системой СССР он был знаком не понаслышке: в 1965 году его направляли в различные психиатрические заведения за то, что Буковский скопировал и пустил в самиздат книгу югославского диссидента Милована Джиласа, и за протест против суда над Синявским и Даниэлем. Буковский устраивал в тюрьме голодовки и искренне радовался, когда тюремщики рассказывали, что о нем говорят Би-би-си и «Радио Свобода».

Тюремный персонал тоже слушал «голоса». В начале семидесятых годов диссидент Андрей Амальрик попал в ГУЛАГ и серьезно заболел, подхватив ушную инфекцию, которую осложнил менингит. Тюремный врач невзлюбила Амальрика за политические взгляды и нелицеприятно отзывалась о нем в беседах с больничными служащими. Те передали ее слова Амальрику. Диссидент заявил врачу, что ее поведение непрофессионально, она же снова его оскорбила и крикнула: «Почему о вас «Голос Америки» твердит, а обо мне – нет?!»

Суд над Буковским привлек внимание физика Павла Литвинова. Этот человек выделялся даже среди советских диссидентов того времени: высокий, красивый, бесстрашный, к тому же – что поражало представителей власти – выходец из привилегированной советской семьи, представитель знаменитой фамилии. В 1930-х годах его дед Максим Литвинов был министром иностранных дел СССР. Чуть ли не единственный из советских чиновников, Литвинов не боялся возражать Сталину. После нападения Гитлера на Советский Союз в 1941 году Литвинов выступил со знаменитой речью по радио, фактически обвинив Сталина в излишнем доверии к Гитлеру. Что еще поразительнее, позднее он предупредил американского корреспондента, что уступка США требованиям Сталина приведет только к новым требованиям. Удивительно, что он уцелел. По словам Молотова, «Литвинов лишь случайно жив остался».

Павел унаследовал бесстрашие деда. Как и большинство молодых людей тех лет, он был убежденным марксистом. Ему было тринадцать, когда умер Сталин. Старшие члены семьи праздновали смерть тирана и шутили, а Павел с плачем выбежал из комнаты. В двадцать лет он подружился с Александром Гинзбургом, но пока еще не разуверился в марксистском учении; однако когда Гинзбурга арестовали и осудили на семь лет, Литвинов понял, что должен что-то сделать. Когда начался суд над Буковским, Литвинов протоколировал ход заседания; бдительный сотрудник КГБ заметил это и предупредил, чтобы Литвинов не вздумал публиковать эти записи. В ответ Литвинов записал свой разговор с агентом на бумаге и отправил письмо с этим текстом в редакцию советской газеты «Известия» и в многочисленные иностранные газеты. В КГБ Литвинову сказали: «Представьте, весь мир узнает, что внук великого дипломата Литвинова занимается подобными делами. К чему вам пятно на памяти деда?» Литвинов ответил: «Ну, я думаю, он вряд ли будет на меня в претензии. Я могу идти?» Разумеется, текст беседы с агентом не попал в советские газеты, но миллионы советских людей узнали его содержание от «голосов».

К 1968 году стало ясно, что советские власти проигрывают западным «голосам»; партия ответила единственным известным ей способом – возобновила глушение. Поистине странное решение. Прошло пять лет с тех пор, как в 1963 году глушение прекратилось; за этот срок заводы выпустили десятки миллионов коротковолновых приемников. Глушение «голосов» лишь увеличило доверие советских граждан к западным радиостанциям, и почти все, кто хотел приобрести приемники, их приобрели.

На смену шестидесятым годам пришли семидесятые, но преследования литераторов продолжались. В 1968 году председатель латвийского колхоза Иван Якимович пустил в самиздат очерк, в котором он протестовал против суда над Гинзбургом и Галансковым; председателя отправили в психиатрическую лечебницу. Буковский сообщил об аресте Якимовича и поведал о практике расправы над диссидентами, которых прятали в дома для умалишенных, в самиздатовской статье, позднее переправленной за границу. Его снова судили и посадили в тюрьму, о чем «голоса» тотчас известили население СССР. Через несколько лет Буковский стал одним из авторов «Учебника психиатрии для диссидентов»: в этой книге даются советы, как себя вести, дабы не «угодить в психушку».