что его дом оказался на перекрестке всех здешних дорог. Кто бы ни ехал по реке, обязательно завернет к его дому.

Канунников теперь уже ясно различал в лодке двух человек. Один греб, другой сидел на корме. Лодка не была Гошкиной. Та высоко сидела над водой, задирала нос кверху. Эта же, наоборот, казалась тяжеловесной и неуклюжей. Когда лодка подплыла ближе, в сидевшем на корме человеке Евдоким узнал Спиридона. Определил его по шапке, у которой тот всегда заворачивал уши кверху и не завязывал их. При ходьбе они покачивались, как маленькие крылышки. Спутника Спиридона Канунников не знал.

Лодка причалила к берегу. Наталья, которая тоже не отрывала взгляд от окна, сказала:

— Встретил бы, гости ведь.

— Ну и встречай, — раздраженно буркнул Евдоким. Приезд гостей явно не обрадовал его.

— Я пойду за растопкой, — сказала Наталья.

Евдоким промолчал. Его насторожил спутник Спиридона. Сразу почему-то подумалось, что он приехал сюда для специального разговора.

Между тем, Спиридон со спутником уже поднялись на берег. Они о чем-то переговаривались, наклонившись друг к другу. На плече у Шишкина висело ружье. Его спутник нес в правой руке клеенчатый портфель, левой энергично жестикулировал. Был он молод, но, судя по портфелю, уже начальник. Причем не меньше, чем из Усть-Чалыша. А может даже из города. Во всяком случае, ни один человек с портфелем до сих пор здесь не появлялся.

Евдоким поднялся с лавки. Дверь со скрипом открылась и на пороге появился Спиридон.

— Привет хозяину, — весело произнес он и протянул для приветствия руку.

Евдоким молча пожал его ладонь. Спутник Спиридона тоже протянул руку и коротко бросил:

— Крутых.

— Евдоким Канунников, — назвался Евдоким.

Шишкин снял с плеча ружье, поставил его в угол у печки. Крутых оглянулся по сторонам, ища место для портфеля и, не найдя его, сел на лавку, поставив портфель около ноги. Канунников ждал, когда гости начнут разговор, но те молчали. Наступила неловкая пауза. В это время вошла Наталья с лучиной в руках. Не обращая внимания на гостей, она начала растапливать печку. Крутых поднялся. Евдоким удивленно посмотрел на него, но тот, улыбнувшись, заметил:

— Забыл кое-что в лодке. Пойду, возьму.

Он взял портфель и вышел. Евдокиму показалось, что портфель и этот человек составляют одно целое, потому что Крутых ни на мгновение не расставался с ним.

— Откуда он? — кивнув головой на дверь, спросил Канунников.

— Из ГПУ, чекист, — ответил Спиридон.

— Кого же он разыскивает? — задумчиво произнес Евдоким и почувствовал, как у него противно заныло под ложечкой.

Встреча с чекистом не предвещала ничего хорошего. Они просто так не приезжают. А если уж приехал, значит до чего-то докапывается. И хотя никакой вины Евдоким за собой не чувствовал, ему стало не по себе.

— Кто его знает? — заметил Спиридон, доставая кисет. — Они ведь с нами не шибко разговаривают.

Евдоким снова посмотрел в окно. Крутых шел к лодке, все время глядя себе под ноги. В одном месте он быстро нагнулся, что-то подобрал с земли, положил в портфель. Покрутил головой, разглядывая землю вокруг себя, выпрямился и быстро зашагал к берегу.

Евдокиму стало совсем нехорошо. Он начал гадать о том, что могло заинтересовать чекиста, но ничего не мог придумать. Он сам тысячу раз ходил по этой дорожке и был уверен, что никаких предметов, привлекающих внимание, там не было. Может, оставил после себя заметку Гошка, а Евдоким ее просмотрел? Впутываться в историю из-за бывшего односельчанина ему не хотелось. Но и рассказать о Гошке тоже нельзя. Спросят, почему скрыл это от Овсянникова.

— Два дня в Луговом жил, — кивая головой на окно, нарушил молчание Спиридон. — Его у нас все боятся. Он уже многих посадил. Когда узнал, что я к тебе собрался, напросился ехать.

— Мне от него скрывать нечего, — сказал Евдоким, поворачиваясь к окну спиной.

Заскрипела дверь и в избу вошел чекист. Постоял у порога, словно привыкал к сумраку избы, потом направился к столу. Сел на лавку, портфель снова поставил у ноги.

— Как звать-то тебя? — обратился к нему Евдоким.

— Можешь звать товарищ Крутых, — сказал чекист, поворачиваясь к Канунникову. — Я привык к официальностям. На службе по имени не называют. Все по должности да по фамилии.

— Фамилия у тебя строгая, — произнес Евдоким, передергивая плечами. — А так шибко молод еще. Преступлениев много разоблачил?

— Я не разоблачаю. Я раскрываю. Такова работа. — Он вытянул ноги, задвинув портфель под лавку. — Холодно. Ветер насквозь пронизывает.

— Может, есть будете? — спросила Наталья. — Мы уже пообедали, а вы с дороги.

— Есть не хочу, — ответил чекист. — А вот чаю бы выпил.

Наталья поставила на стол кружки, налила чаю, заваренного листом смородины и сушеной малиной. Спиридон придвинулся к столу. Крутых открыл портфель, достал небольшой кусок сахару. Ножом расколол его пополам. Одну часть положил в свою кружку, другую отдал Спиридону. Наталья с удивлением смотрела на его действия и невольно глотала слюну. Она уже и не помнила, когда пила чай с сахаром последний раз. Несколько секунд чекист сидел в раздумье, потом достал из портфеля кусок сахара побольше, положил на стол.

— Это тебе, — сказал он, повернувшись к Наталье. — Больше за постой платить нечем. Сухим пайком взял, а съесть не успел.

— Ишь ты, вам даже сахар дают, — удивилась Наталья.

— Чтобы не так горько умирать было, — ответил Крутых и нельзя было понять, шутит он или говорит правду.

— Рано о смерти заботишься, — произнес Евдоким. — Прежде ведь сам человек пятьдесят на тот свет отправить должен. Иначе, что ты за работник.

Крутых смерил его взглядом, задержавшись на широких, обветренных руках Евдокима, неторопливо отхлебнул чаю.

— Если бы мы не отражали наступление контрреволюции, — сказал он тихо, но очень твердо, — советской власти уже не было бы.

Слово «контрреволюция» он произнес с такой ярой ненавистью, что Евдоким невольно заерзал на скамейке: этот не только, не дрогнув, поставит кого-нибудь к стенке, но и сам бросится на дуло. А на вид совсем мальчик, еще раз отметил про себя Евдоким и полез в карман за кисетом.

Крутых работал в ОГПУ три года. В органы, как называли эту организацию в народе, он пришел из окружного комитета комсомола. Попал на руководящую комсомольскую работу в шестнадцать лет и поначалу очень гордился этим. Страна строила новую жизнь и Крутых принимал в этом непосредственное участие. Он открывал избы-читальни, организовывал комсомольские субботники по ремонту деревенских школ, выступал на митингах, где обличал попов в одурманивании народа религией, хотя сам не имел о ней ни малейшего представления. Он был убежден — всеобщий коммунизм близко, всего на расстоянии вытянутой