Но когда двое сыновей Эдипа и Иокасты выросли, на Фивы обрушился страшный мор. Он уничтожал все живое — не только людей по всей Беотии, но также скот и посевы. Тем, кто избежал смерти от болезни, грозила смерть от голода. Больше всех мучился Эдип, ведь он был главой, а значит, отцом государства, называл подданных своими детьми и их беды переживал как свои. Отчаявшись, он отправил брата Иокасты Креонта в Дельфы молить бога о помощи.

Креонт вернулся с обнадеживающими вестями. Аполлон провозгласил, что мор прекратится, когда покарают того, кто убил царя Лая. У Эдипа отлегло от сердца. Отыскать убийцу вполне возможно даже по прошествии стольких лет, а уж возмездие не заставит себя ждать. Перед всеми фиванцами, собравшимися выслушать доставленную Креонтом весть, Эдип объявил:

Эдип рьяно взялся за дело. Велев привести самого почитаемого жителя Фив, слепого вещего старца Тиресия[300], он спросил, есть ли способ выяснить, кто были убийцы. К изумлению и негодованию Эдипа, прорицатель отказался отвечать. «Бессмертных ради, — зная, не таись», — увещевал его царь. «Безумные! Вовек я не открою, что у меня в душе… твоей беды…» — упорствовал Тиресий. Но когда Эдип выпалил в гневе, что уклоняющийся от ответа старец не иначе как сам замешан в том убийстве, прорицатель рассердился и вопреки собственному желанию изрек, тяжело роняя слова, что сам Эдип и есть тот убийца, которого ищет: «Страны безбожный осквернитель — ты!» Эдип решил, что у старика помутился рассудок, иначе как объяснить этот бред? Он приказал Тиресию убираться прочь и никогда больше не показываться ему на глаза.

Иокасту слова Тиресия тоже возмутили. «Из людей никто не овладел искусством прорицанья. Не верь им!» — бросила она с презрением и рассказала Эдипу, как пифия предрекла царю Лаю смерть от руки сына, а они с супругом избавились от ребенка и тем самым предотвратили исполнение пророчества.

— По слуху, от разбойников безвестных он [царь] пал на перекрестке трех дорог, — торжествующе завершила свою речь Иокаста.

Эдип посмотрел на нее в смятении.

— А много ли годов прошло с тех пор?

— Да незадолго перед тем, как власть ты принял здесь, оповестили город, — ответила царица.

— Отправился он с малой свитой или с большим отрядом, как владыка-царь? — допытывался Эдип.

— Их было пять, один из них глашатай, — торопливо произнесла Иокаста. — Слуга, один он спасся и бежал.

— Нельзя ль его скорей вернуть сюда?

— Конечно, можно, но зачем тебе? Пускай он явится сюда, — но вправе узнать и я, чем удручен ты, царь.

— Кому ж еще открыться мне, жена, в моей беде? — горестно промолвил Эдип. — Итак, узнай: отцом / Мне был Полиб, коринфский уроженец / но случай произошел / На пире гость один, напившись пьяным, / Меня поддельным сыном обозвал. / Сомненья грызли: слухи поползли. / И, не сказавшись матери с отцом, / Пошел я в Дельфы. Но не удостоил / Меня ответом Аполлон, лишь много / Предрек мне бед, и ужаса, и горя: / Что суждено мне с матерью сойтись, / Родить детей, что будут мерзки людям, / И стать отца родимого убийцей. / Вещанью вняв, решил я: пусть Коринф / Мне будет дальше звезд, — и я бежал / Когда пришел я к встрече трех дорог, / Глашатай и старик, как ты сказала, / В повозке, запряженной лошадьми, / Мне встретились. Возница и старик / Меня сгонять с дороги стали силой. / Тогда возницу, что толкал меня, / Ударил я в сердцах. Старик меж тем / Меня стрекалом в темя поразил. / С лихвой им отплатил я. В тот же миг / Старик, моей дубиной пораженный, / Упал, свалившись наземь, из повозки. / И всех я умертвил… И если есть / Родство меж ним… и Лаем…

Иокаста возразила, что единственный оставшийся в живых кричал, мол, разбойников было много, не один.

— Поистине его не мог убить мой бедный сын — он сам погиб младенцем, — заключила она.

Они рассуждали вслух, выискивая доказательства того, что Аполлон ошибся в своем пророчестве. Как раз в этот момент из Коринфа прибыл посланец с известием о смерти Полиба.

— Где вы, богов вещанья? — воскликнула Иокаста. — Боялся царь Эдип его убить — и прочь бежал; Полиб же сам скончался, как рок велел, не от его руки.

Вестник улыбнулся многозначительно.

— Так этот страх привел тебя к изгнанью? — обратился он к Эдипу. — Сказать по правде, страх напрасен твой. Не в родстве с тобой Полиб. Такой же он отец тебе, как я. Ни он тебя не породил, ни я. Из рук моих тебя он принял в дар.

— А ты купил меня или нашел? — начал расспрашивать ошеломленный царь. Он хотел узнать, кто были его настоящие мать и отец.

Вестник сказал, что родители Эдипа ему неизвестны.

— Мне передал тебя пастух. Он, помнится, слугой назвался Лая.

— Он жив еще?.. Увидеть бы его… — не унимался Эдип.

Иокаста побелела, лицо ее исказил ужас.

— Не все ль равно? О, полно, не тревожься и слов пустых не слушай… позабудь… — быстро проговорила она.

Эдип не понимал, почему Иокаста так горячо пытается прервать разговор.

— Что все равно? Мое происхожденье? — недоумевал Эдип.

— Коль жизнь тебе мила, молю богами, не спрашивай… — твердила Иокаста. — Моей довольно муки!

Сорвавшись с места, она скрылась в глубине дворца.

Тем временем в зал вошел незнакомый старик. Вестник, окинув его внимательным взглядом, сказал, что это тот самый пастух, который отдал ему мальчика.

— Его ты знаешь? — спросил Эдип старика. — Ты его встречал?

Пастух не ответил, но вестник не сдавался:

— Скажи, ты мальчика мне отдал — помнишь, — чтоб я его, как сына, воспитал? Вот, милый друг, кто был младенцем этим, — сказал вестник, указывая на Эдипа.

— О, будь ты проклят! — отшатнулся пастух. — Придержи язык.

— Ты о младенце отвечать не хочешь! — рассвирепел Эдип. — Добром не хочешь, — скажешь под бичом. Младенца ты передавал ему?