Она помимо воли рассмеялась.

— Звучит основательно и жестоко, — вздохнула она.

Он вытянул ее из кресла. Она обернулась, и потянулась, чтобы тепло обнять и поцеловать меня.

Я был приятно удивлен. Я крепко сжал ее.

— Моя фея, — сказал я. — Ты только вступила на путь дьявола. Тебе предстоит открыть еще столько чудес. Будь умницей. Будь ловкой.

— Но как реальным вампирам выйти в мировое сетевое пространство? — спросила она с болезненной серьезностью.

— Выше моего понимания, мое сердечко, — сказал я. — Я до сих пор не пришел в себя от зрелища несущегося на меня паровоза Я едва не бросился наутек. С чего ты взяла, что реальные вампиры стремятся в сетевое пространство?

— Перестань все время подшучивать надо мной, — сказала она мечтательно. — Так ты не хочешь, чтобы я создала свою собственную веб страничку?

— Абсолютно нет, — сказал я угрюмо.

— Но ты же опубликовал Хроники! — запротестовала она. — Ну, что скажешь на это? — она уперла руки в боки. — Как будешь защищаться, хотела бы я знать?

— Старейшая форма публичного признания, — сказал я. — Это священно. Известна еще со времен древнего Египта. Книга медленно распространятся по миру, популярная литература, предназначенная для того, чтобы прочитывать, обдумывать, делиться друг с другом, возможно, отложить на потом, исчезнуть, если не пользуется спросом, переиздаваться, если находит читателя, продолжать свой путь чемоданах, чтобы улечься в хранилищах или отправиться в мусорный бак, кто знает? В любом случае я ни перед кем себя не защищаю. Не трогай Всемирную паутину!

— Звучит крайне не убедительно для меня, — сказала она. — Но я все равно тебя люблю. Теперь подумай об идее с радиостанцией. Может, еще не поздно. У тебя бы могло быть собственное шоу.

— Ааааахххх! — закричал я. — Это невыносимо! Ты думаешь ферма Блэквуд — весь мир. Это не так, Мона! Есть всего лишь ферма Блэквуд, все же остальное — трясина Сладкого дьявола, поверь мне. И как долго, по-твоему, у нас будет ферма Блэквуд, у тебя, у меня или у Квинна? Мой Бог, у тебя прямая связь с той, которая рассказала тебе, где искать Таинственных людей, ты переписываешься с Центром Мудрости, и тебя беспокоят вебсайты! Уйди с глаз моих, немедленно! Спасайся от моего гнева!

Я подумал, что немного ранил ее. Она была такой уставшей и измотанной, что упала обратно в кресло только от звука моего голоса.

— Мы не закончили с этой темой, Возлюбленный босс, — сказала она. — Твоя проблема в том, что ты становишься очень эмоциональным. Я спрашиваю, а ты тут же засыпаешь меня контраргументами.

Квинн поднял ее и потащил прочь, делая огромные круги по террасе, напевая ей, и так они постепенно исчезли из поля зрения, и ее смех звенел в мягко мурлыкающем вечере.

Пришел теплый бриз и заполнил тишину. Деревья в отдалении зашевелились, едва заметно пританцовывая. Неожиданно мое сердце очень сильно забилось и мною овладело холодное возбуждение. Я поднял с плиток статую Святого Диего и водрузил ее прямо на стол, где теперь было ее место. Я ничего не сказал о статуе. Ах, маленький вульгарный приятель с бумажными розами, твой дар, безусловно, достоин лучшего воплощения.

Я погружался в свои собственные глубины. Пульсирующая ночь пела мне песню ни о чем. Раскинулись звезды, чтобы показать, как ужасна наша вселенная — кусочки и частички никого, с ужасающей скоростью уносящегося прочь от бессмысленного и непонимающего источника. Святой Хуан Диего, пусть все пройдет. Сотвори же еще чудо!

— Что это? — мягко спросил Стирлинг.

Я вздохнул. В отдалении белел прелестный забор пастбища, и так хорош был запах травы.

— Я где-то ошибся, — сказал я. — И это значительная ошибка.

Я изучал человека, с которым сейчас говорил.

Терпеливый Стирлинг, английский ученый, святой Таламаски. Человек, привыкший иметь дело с монстрами. Он хочет спать, но все равно полон внимания. Он повернулся, чтобы взглянуть на меня. Умные, быстрые глаза.

— О чем ты? — спросил он. — Какая ошибка?

— Я не могу донести до нее всю серьезность ее перерождения.

— О, она знает, — сказал он.

— Ты меня удивляешь, — ответил я. — Не может быть, чтобы ты забыл, кто я. Ты не можешь купиться на этот фасад. В тебе есть некий резервуар добродетели и мудрости, который никогда не позволит тебе забыть, что скрывается за этой маской. И теперь ты думаешь, что знаешь ее лучше, чем я?

— Она переживает один шок за другим, — сказал он спокойно. — Как тут можно помочь? Что ты ждешь от нее? Ты знаешь, она обожает тебя. И что, если она дразнит тебя возмутительными высказываниями? Это всегда было ее особенностью. Когда я рядом с ней, я не испытываю никакого страха, никаких инстинктивных предупреждений о бесконтрольной силе. Как раз наоборот, говоря откровенно. У меня ощущение, что может случиться, что ты оглянешься назад и осознаешь, что где-то по пути она потеряла невинность, и ты даже не можешь припомнить, когда это случилось.

Я подумал о бойне прошлой ночью, безжалостном уничтожении Лорда Родриго и его солдат. Подумал о брошенных в безбрежное море телах. Я думал ни о чем.

— Невинность не входит в набор наших достоинств, мой друг, — сказал я. — Мы не культивируем друг в друге невинность. Благородство, думаю, да, это может быть нашей чертой, и больше, чем ты, возможно, представляешь. И принципы, да, и даже добродетель. Я учил ее этому, и теперь и всегда мы можем вести себя потрясающе. Даже героически. Но невинность? Это не является нашим преимуществом.

С едва заметным кивком он отстранился, чтобы подумать над этим. Я чувствовал, что есть еще вопросы, которые он бы хотел мне задать, но не смел. Было ли это из соображений приличий или просто страхом? Я бы не мог сказать.

Нас прервали, возможно, и к лучшему… Жасмин пересекала газон с еще одним кофейником, наполненном кофе для Стирлинга. Она была в сильно обтягивающем красном платье и на высоченных каблуках. Она громко напевала:

— Глория, Глория! В вышних Богу!

— Где ты подцепила этот ритм? — спросил я. — Неужели все вокруг сговорились свести меня с ума?

— Нет, конечно же, нет, — сказала она. — Зачем ты так говоришь? Это католический гимн. Неужели ты не знал? Бабушка напевает его на кухне целый день. Говорит, что так в старые времена пели на католической мессе. Говорит, что видела во сне Патси, напевавшую этот гимн. Патси была в ковбойских розовых одеждах и с гитарой.

— Mon Dieu! — меня охватила дрожь. Неудивительно, что Джулиан оставил меня этой ночью в покое. Почему бы нет?

Она налила две чашки дымящегося кофе. Поставила кофейник. Потом поцеловала меня в макушку.

— Знаешь, что мне прошлой ночью во сне сказала тетушка Куин? — спросила она веселым голосом, ее рука на моем плече. Я поцеловал ее в атласную щечку.

— Нет, и что? — спросил я. — Но, пожалуйста, озвучь это для меня понежнее. Я трепещу.