Московские послы представили список ливонских городов и замков, уступаемых Речи Посполитой, и эти города и замки, каждый в отдельности, были внесены в договорные грамоты. Что же касается крепостей, занятых Шведами, решено было в договор их не включать, как того требовали московские послы, но вместе с тем принять от Баториевых послов заявление, что Речь Посполитая не отказывается от владения ими и что спор из-за них с московским государством не повлечет за собою нарушения заключаемого договора[955].

Так, наконец (только 6-го января), после долгих споров разрешен был вопрос о территориальных уступках. Оставалось еще определить, в каком виде и каким образом отдавать уступаемые города и крепости, что вызвало также немало пререканий. Завоевав какую-нибудь крепость в Ливонии, Иоанн приказывал строить здесь церковь. Кроме того, некоторым церквам царь пожаловал значительный поземельные угодья[956].

Таким образом, в Ливонии было немало православных святынь, и судьба их сильно интересовала московских послов. Опасаясь, чтобы с переходом страны во власть католиков православные святыни не подверглись какому-нибудь поруганию, они стали домогаться отдачи им всех священных предметов и свободного пропуска из Ливонии в пределы московского государства для всех православных священнослужителей. Некоторые из Баториевых послов возражали против этого. Но Поссевин, желавший, по выражению католического историка, очистить поскорее страну от схизмы[957], убедил своих единоверцев в том, что требования Русских основательны[958].

Что касается крепостной артиллерии и вообще имущества, находившегося в крепостях, то постановлено было, чтобы каждая сторона отдавала другой все это в таком количестве и виде, в каком оно досталось победителю при взятии какого-нибудь замка[959]. При этом очищение каждой крепости должно было быть произведено в течение недели на подводах, даваемых противной стороной[960], и на очистку всех крепостей положено восемь недель[961].

Размен пленных вызвал также много разговоров. Победители взяли большое количество врагов в плен; напротив того, у Русских было пленников немного. Исполняя инструкцию Замойского, Баториевы послы потребовали уступки крепостей Себежа и Опочки за освобождение Москвитян, находившихся в плену[962], но встретили сильное сопротивление со стороны послов Иоанна, которые против этого приводили тот аргумент, что торговать кровью христианской не следует. Решение этого спорного пункта отложено было до ратификации мирного договора, так как Поссевин отказался от посредничества по этому делу, боясь навлечь на себя нарекания, если какая-нибудь сторона удержит у себя пленных, которых она обязалась отпустить[963].

Оставалось еще устранить различного рода препятствия уже чисто формального характера, но и тут пришлось потратить немало труда и времени. На совещании у Поссевина ночью на новый 1582 год московские послы заявили, что их государь носит титулы царя казанского и астраханского и эти титулы должны быть даны ему в документе мирного трактата, потому что они для него имеют гораздо большее значение, нежели все крепости, которые он уступит Баторию. Папский легат возражал против этого; он стал развивать перед Русскими известную средневековую теорию об императорской власти. Существует только один христианский император, власть которого подтверждается главой католической церкви – папой. Когда византийские императоры стали от нее отделяться, тогда папы перенесли титул императора на государей Запада. Папа может дать этот титул и московскому государю, но для этого необходимо вступить с ним в переговоры. Москвитяне понимают неправильно значение титула «царь»: это не цезарь, а титул, заимствованный от Татар. Московские послы привели в опровержение этих взглядов исторические доводы, страдавшие сильным анахронизмом. Они заявили, что римские императоры Аркадий и Гонорий прислали из Рима императорскую корону русскому князю Владимиру, а папа подтвердил это пожалование через какого-то епископа Киприана. Замечание Поссевина, что Аркадий и Гонорий жили лет на 600 раньше Владимира, нисколько не смутило послов Иоанна: они ответили, что то были другие императоры Аркадий и Гонорий, которые жили одновременно с князем Владимиром[964]. Поссевин потратил понапрасну много красноречия, чтобы разубедить московских книжников в правильности их убеждений: они остались при своем. Кроме того, они добивались, повинуясь приказаниям своего государя, еще и других титулов для него, а именно титулов «смоленского и ливонского»[965].

И потому, когда дело дошло до чтения перемирных грамот, они заявили сильный протест против того, что в королевской записи их царю не были даны требуемые титулы. По их словам, король Сигизмунд Август признавал за их государем титул царя: он даже присылал особенное посольство, чтобы поздравить Иоанна со взятием Казанского царства[966]. Секретарь Баториева посольства, Гарабурда, знаток дипломатических сношений Речи Посполитой с Москвой, доказывал противное: он утверждал, что московского государя называли только великим князем постоянно и при Сигизмунде Августе, и при Генрихе, и при Стефане Батории[967]. Баториевы послы, следуя инструкции своего короля, заявили, что готовы дать Иоанну титул царя, но только в том случае, если он отдаст их королю Смоленск, Великие Луки, Опочку и Себеж. Однако Русские и слушать об этом не хотели[968]. Они особенно энергично отстаивали титул своего государя «царь Казанский и царь Астраханский», угрожая своим противникам прекращением переговоров, если не будет разрешено послать за грамотами, доказывающими правдивость их слов относительно того, что Сигизмунд-Август давал Иоанну титулы царя Казанского и царя Астраханского. Баториевы послы не были одинакового мнения по этому вопросу. Радзивилл, считая спор этот пустым, полагал, что московским послам можно дать по этому пункту удовлетворение, лишь бы не доводить дела до разрыва и сохранить существенное – Ливонию, но товарищи его не соглашались с ним, так что пришлось обратиться за инструкциею к Замойскому, чтоб разрешить этот спор[969]. Притязания эти Иоанна показались польскому канцлеру пустым тщеславием, и он согласился дать требуемые титулы московскому государю, однако полагал вместе с тем, что необходимо опротестовать сделанную уступку[970].