Бюст Стефана Батория в Венгрии

Но совет Замойского оказался излишним, так как спор окончился раньше, чем пришло письмо канцлера в Запольский ям. Московские послы, помня наказ своего государя, отказались от своих требований[971], и в королевской договорной грамоте Иоанн был назван по-прежнему только великим князем[972].

Вслед за устранением этого формального препятствия представилось новое, которое немало горечи причинило соперничествующим сторонам и особенно папскому легату. Оказывалось, что к титулам был чувствителен не только московский царь, но и раб рабов Божиих, как называл себя папа. Представитель его на Запольском съезде, Поссевин, желал играть главную роль, роль устроителя мира между Москвой и Речью Посполитой, роль вершителя судеб народов и государств. Договорные грамоты должны были засвидетельствовать это перед всем миром и потомством и гласить в течение веков о силе и величии главы католической церкви и его уполномоченного. Баториевы послы, как католики[973], готовы были удовлетворить это совершенно законное желание Поссевина и хотели написать в перемирной грамоте, что договор был заключен в присутствии папского посла[974]. Но московские послы, ссылаясь на то, что в наказе у них нет об этом ни слова, отказались принять формулу, предложенную послами Батория. Хотя Иоанн и прибегнул к посредничеству папы, однако он желал, очевидно, избегать всего, что могло бы свидетельствовать о подчинении его авторитету главы католичества. Царь не оказывал почестей, какие приличествовали папе, – с католической, конечно, точки зрения, как наместнику Христову на земле. По выражению Поссевина, Иоанн писал «папу, что просто папа», величал его представителя не послом, а только посланником[975]. Московские послы действовали, понятно, согласно предписаниям своего государя и поведение их до такой степени стало раздражать Поссевина, что он явно начал склоняться на сторону Батория, забывая о беспристрастии, обязательном для посредника[976]. Спор окончился согласно желанию Поссевина: в акте перемирного договора посредничество папского посла было отмечено, следовательно, условия мира было освящены авторитетом римского первосвященника[977].

Могло казаться теперь, что всякие препирательства уже более невозможны. Случилось, однако, иначе. Московские послы прилагали все свои усилия к тому, чтобы сохранить за своим государем хотя бы только призрачные, формальные права на Ливонию. Они изъявили сначала желание вписать в текст договора выражение о том, что Иоанн уступает Баторию вместе с другими ливонскими замками Ригу и Курляндию, т. е. такие владения, которые никогда Иоанну не принадлежали. Это заявление вызвало целую бурю негодования. Баториевы послы удалились с совещания, говоря, по своему обыкновенно, что они уже более не приедут. Поссевин же потерял окончательно терпение и в раздражении на московских послов дошел до поступков, не приличествовавших его сану. Крича, что они явились не посольствовать, а воровать, он вырвал из рук одного из послов, Олферьева, черновик договорной записи, швырнул ее за двери, схватил самого посла за воротник шубы и пуговицы оборвал.

«Подите вон из избы, – кричал он, – мне с вами уже не о чем больше говорить». «И мы, холопи твои, – пишут послы Иоанну, – Антонью говорили: и то ты, Антоней, чинишь не гораздо, государево великое дело мечешь, а нас бесчестишь, а нам за государево дело как не стоять? Да говоря, государь, мы пошли от него из избы и пришли мы, холопи твои, к себе в избу, и тотчас пришел к нам литвин ротмистров Миколаев человек Жебридовского и говорить нам: велите деи своим людям накладываться, а утре вам ехати к собе и приставы деи утро к вам будут»[978]. Ввиду этого, памятуя царский наказ, послы подчинились тому, что они считали «конечной неволею», и отступились от своего требования, однако не совсем, как мы сейчас увидим.