Жалобы не заставили себя ждать. «Я эту проклятую надстройку не хотел брать. Мы указывали, что она строилась вредительски, например, не предусмотрено место для домработницы и проч.», – разорялся литератор И. В. Хаскин летом 1937 года. А вот еще несколько свидетельств: «Выявлено значительное число писателей, находящихся в скверных жилищных условиях»; «Положение с квартирами чрезвычайно скверное…»; «О жилищном кризисе. Необходимо принять срочные меры для облегчения тяжелого жилищного положения писателей. Ряд писателей живут в одной комнате с семьей»; «А вы знаете, как он живет? В одной комнате сам-четвертый. Дочь играет на рояле, жена разучивает роль, за шкафом домработница готовит суп и тут же Щеглов пишет пьесу»; «Тов. Рождественский с женой живет в 9-метровой комнате, а ребенок живет у бабушки»{458}.

Но что такое 60 семей для Ленинградского отделения Союза писателей? Сущие крохи! Интересно, что когда Бернард Шоу, приехав в 1931 году в Ленинград, спросил, сколько в городе писателей, ему ответили: «По списку двести двадцать четыре». Седобородый англичанин немало удивился. Позже Алексей Толстой уточнил цифру: «Пять». Вероятно, он имел в виду себя, Зощенко, Тынянова, Ахматову и Шварца. Но у них-то были квартиры. А как же остальные? Как остроумно заметил Эдуард Шнейдерман, «и вот в этой казавшейся неразрешимой ситуации перед нуждающимися забрезжила надежда: на помощь в преодолении жилищного кризиса пришел Большой дом». Так в Ленинграде называли местное управление НКВД, по-своему «позаботившееся» о писателях. В квартиры репрессированных заселялись новые жильцы. Арестованы были писатели Николай Заболоцкий, Борис Корнилов, Николай Олейников, Борис Стенич и многие другие. Таблички «Последнего адреса» здесь есть в память о ком устанавливать.

В Киеве был свой писательский кооператив «Робітник літератури» (бывшая улица Ленина, современная улица Бориса Хмельницкого, 68), жители придумали ему название «Ролит». Его судьба схожа с московским и ленинградским «собратьями». Дом стали заселять с середины 1930-х годов, первый корпус выстроен в стиле конструктивизма, а второй, 1939 года, – крепкий образец сталинской архитектуры. Квартиры в нем наиболее комфортабельные – есть четырех– и пятикомнатные, площадью почти 100 и выше квадратных метров, с помещением для прислуги, для нее же был предназначен и черный ход. Самое главное, что в проекте каждой такой квартиры был предусмотрен и большой кабинет, более 20 квадратных метров, а для писателя это очень важно. В «Ролите» в разное время проживали почти все известные украинские «письменники» – Олесь Гончар, Александр Корнейчук, Андрей Малышко, Михаил Стельмах, Павел Тычина и многие другие, общим числом до 130 человек. В мансарде дома обретались художники, первоначально ее планировали под литературное кафе. Среди жильцов дома – и те, кого в 1930-х годах репрессировали. А мемориальных досок на здании установлено столько, что рябит в глазах, – почти 30 (для справки – на доме в Лаврушинском их всего две). В Киеве вообще любят устанавливать доски – большие, с какой-нибудь изюминкой, иногда это произведение искусства. Да и на увековечение памяти о писателях здесь не скупятся: есть улица Олеся Гончара, в 2005 году ему установлен памятник, охотно ставят памятники и другим украинским писателям ХХ века. Дом этот и по сей день считается в Киеве престижным…

После войны строительство писательских домов в СССР продолжилось. Например, в Ленинграде в литфондовском доме на Петроградской стороне на улице Братьев Васильевых (ныне Малая Посадская) соседствовали Даниил Гранин и Михаил Дудин, Леонид Пантелеев и Вадим Шефнер, Сергей Орлов и Евгений Шварц. Евгений Львович переехал в 1955 году, вскоре после постройки (на канале Грибоедова он проживал в малюсенькой квартирке площадью 23 квадратных метра). Дом необычный, с круглым фасадом и огромными колоннами, подпирающими третий этаж, в общем, в стиле «сталинский вампир». Шварц с женой поселился на втором этаже, аккурат между колоннами, что вызывало у него ироническую реакцию.

«С 1955 года, – вспоминал критик Александр Дымщиц, – мы жили с Шварцем, что называется, под одной крышей, в новом доме на Петроградской стороне. Евгений Львович и Екатерина Ивановна поселились в небольшой и очень уютной квартире второго этажа. По странной причуде архитектора окна этой квартиры выходили на своего рода площадку, с которой поднимались ввысь массивные колонны. “Живу, как в Афинах, – посмеивался Шварц. – Вы не видели меня утром? В сандалиях, в тоге, со свитком в руках, украшенный лавровым венком, я шествовал между колоннами и спорил с киниками из ‘Ленфильма’, – имя же им – легион”. Иногда Шварц поднимался ко мне, на четвертый этаж»{459}.

А соседом Шварца по этажу стал литературовед Борис Эйхенбаум, из переписки которого мы узнаем и достоинства писательской квартиры: «Три комнаты, четыре стенных шкафа, кухня с окном и мусоропровод (общий со Шварцами, которые будут рядом)»{460}. Было и еще одно удобство в доме – литфондовское ателье, где обшивали не только писателей, но и популярных ленинградских артистов, в том числе с близлежащей киностудии «Ленфильм». Однако Шварцу не суждено было долго пользоваться услугами умелых портных и закройщиков – Евгений Львович в 1958 году скончался. Ныне на здании – мемориальная доска.

Удостоились памятных досок и другие достойные жильцы дома, последний из них – Даниил Александрович Гранин, проживший почти сто лет. Гранин, доску которому торжественно установили в феврале 2019 года, был ветераном этого дома, можно сказать, последним советским писателем. В народной памяти он останется не только как автор популярных романов об ученых, книг о войне, но и как писатель, воплотивший на деле формулу «В России надо жить долго». Надолго запомнится и его речь в бундестаге в 2014 году, когда 95-летний писатель, стоя, больше часа рассказывал немецким депутатам и членам правительства (во главе с канцлером) о блокаде Ленинграда. Ему предлагали сесть, но он отказывался. Жаль, что подобную речь Даниилу Александровичу не удалось произнести в российском парламенте…

Помимо многих орденов и премий Даниил Гранин удостоился редкой даже для писателя чести – в 2005 году он стал почетным гражданином Санкт-Петербурга. Уважали его и в те времена, когда город носил имя Ленина, а партийные власти, полагаю, писателя даже побаивались. Первый секретарь Ленинградского обкома КПСС Григорий Романов как-то вручал Гранину орден в Малом зале Смольного:

«Первым был вызван я. Рукопожатие. Романов нацепил орден. Я произнес:

– Спасибо, – и ничего более.

– Что, не доволен? – сказал Романов. – Мало дали?

– А я и не просил, – ответил я, вернулся на место.

Следующему вручали художнику А. А. Мыльникову. Тот тоже “спасибо”, но уже горячо, и прочувствованно преподнес монографию о своем творчестве. Романов повертел ее, нахмурился:

– Это на каком языке?

– На английском, – гордо пояснил Мыльников.

Романов с размаха швырнул ее на пол. На обратном пути я не преминул подколоть Мыльникова:

– На английском! Думал, его потрясет? А он тебе преподал патриотизм»{461}.

Романов много крови «выпил» у Гранина, когда тот вместе с Алесем Адамовичем создавал «Блокадную книгу». Дело продвигалось с большим скрипом, авторов упрекали в чрезмерном акцентировании на