— После казни Сэч и Уолтерс кто-то на их тела положил фиалки. Селия Бэннерман? — спросил он, когда Стьюк, с трудом волоча ноги, провожала его до двери.

— Нет, это я положила.

Пенроуз не мог поверить своим ушам.

— После всего того, что вы сказали о наказании и расплате за преступления, вы выказали им на прощание такое уважение? Как же так?

— А вот так: в глазах Господа Бога они уже снова были невинными. В этом все и дело. Они заплатили за свое злодейство и потому заслужили мое уважение.

Джозефина ощутила на лице легкое дуновение морского ветра и еще больше обрадовалась, что им не надо делиться с толпой: узкая улочка, сбегавшая к эстуарию, была почти пустынна, и, остановившись у кромки воды, она могла взирать на открывшийся перед ней вид, не отвлекаясь ни на что, кроме собственных мыслей. Был отлив, и блестевшая в лучах солнца тина обнажилась широкой полосой, к полному удовольствию болотных и прочих птиц, прилетевших в эти края на зимовку. А за рекой виднелся маяк и церковный шпиль, обозначавший границу с соседним городком. Паром, что мог бы доставить ее в те края, зимой не ходил, да у нее и не было никакого желания покидать это безлюдное место. Джозефина побрела вдоль берега, поскрипывая галькой и наслаждаясь столь редкостным ощущением уединенности.

Здесь, на побережье Саффолка, властвовали только море, небо и завораживающе неуемная игра света на воде. С первого взгляда море казалось серым и плоским, но стоило приглядеться, и становилось видно, как вода переливается сотнями серебряных и золотистых оттенков. Джозефине вдруг почудилось, что перед ней — море ее детства. И возникшее чувство оказалось настолько сильным, что ей пришло в голову: а если родители действительно привозили ее сюда ребенком, о чем она просто не помнит? Но если такого не случилось, то ощущаемое ею родство с природой этого края можно объяснить лишь древними корнями, которые ни время, ни расстояние не способны из нее выкорчевать. «Наверное, — подумалось Джозефине, — это одно из чудес природы, которые определяют твою суть».

Почувствовав, что замерзла, Джозефина развернулась спиной к морю и, ориентируясь на внушительные трубы кирпичного особняка, зашагала назад к поселку.

«Чайная хижина» располагалась в привлекательном одноэтажном белом здании напротив сквера. И балки потолков, и половицы — все здесь свидетельствовало о вековой истории, и, усевшись за столик возле камина, Джозефина тут же почувствовала, как по всей комнате разнесся запах домашней еды. Когда она входила в дверь, зазвенел звонок, однако, судя по всему, хозяйка хлопотала на кухне задолго до того, как Джозефина появилась на пороге.

— Чего изволите, мадам? — спросила хозяйка, вороша угли в камине.

— Чай и пышки, если они у вас есть.

— С джемом или сыром?

— Ни с тем ни с другим — простое маслом.

Хозяйка улыбнулась, и Джозефина сразу догадалась, что сейчас последует.

— С таким акцентом, как у вас, вы, должно быть, не здешняя? — спросила она, сметая со стола воображаемые крошки.

Джозефина едва сдержалась, чтобы не упомянуть о своих корнях, но заводить с хозяйкой длинные беседы ей вовсе не хотелось.

— Нет, не здешняя. Приехала ненадолго. Мой приятель навещает кое-кого в вашем поселке, а я, пока жду его, решила поесть. Думаю, он скоро освободится.

Женщина поняла намек и тут же удалилась на кухню, а Джозефина с облегчением вздохнула. Со своего места ей видны были дома по ту сторону сквера, и, пока Арчи не появился, она достала из сумки конверт и очки и принялась за чтение. Почерк, как справедливо заметил Арчи, был ужасный, но она уже начала к нему привыкать и в его особенностях и причудах теперь разбиралась почти как в своих собственных.

«Джозефина, я так устала, и жизнь мне кажется такой мрачной, — продолжала Марта, и это прямое обращение лично к ней, на которое Джозефина, читая дневник, то и дело натыкалась, ее вновь покоробило. — Я думала: вот будет славно — четыре свободных дня, и пиши сколько тебе вздумается, но моя голова меня не слушается. Меня тянет только к одному — безделью. Мне так хочется рассказать вам о…»

— Вот вам пышки, и масло, и чайник с чаем. — Хозяйка сняла все с подноса и отступила на шаг полюбоваться своими стараниями. — Но вы не заказали ничего сладкого. Я только что испекла чудный пирог с грецкими орехами и корицей. Хотите кусочек?

Джозефина стоически улыбнулась.

— С удовольствием, — ответила она, готовая съесть что угодно, лишь бы хоть ненадолго избавиться от хозяйки.

Джозефина вернулась к чтению, сознавая, что времени у нее в обрез, и жалея, что из-за холода не решилась остаться в дюнах.

«Мне так хочется рассказать вам о том, что во мне — словно слои в горных породах — уже давным-давно накопилось. Я пишу этот дневник целых пять месяцев, а высказала в нем так мало… ничего для вас интересного. Ничтожные, позорные записи ничтожного, бесстыдного человека — высокомерного и не уверенного в себе. Я не могу говорить о своей работе всерьез и даже не могу о ней рассуждать: я просто хочу ее делать, но это не получается — из-за моей собственной несостоятельности, и потому я если и думаю о ней, то не иначе как с легким презрением. Я не могу молиться, как молилась в молодости, — я боюсь, что молитва по каплям размоет мое сердце».

— Я знаю, говорить такое неприлично, но лучше моих пирогов вы нигде в округе не найдете.

Огромный кусок пирога, плюхнувшись у Джозефины перед носом, заслонил ей страницы дневника, и, к ее ужасу, хозяйка уселась прямо напротив.

— Меня зовут миссис Рейнолдс, — представилась она, явно рассчитывая, что и Джозефина сделает то же самое, но она в ответ лишь кивнула. — Что же привело вашего приятеля в Уолберсуик? Кого он приехал проведать? Вы ведь сказали «он», верно?

Джозефина отложила в сторону страницы дневника, понимая, что до прихода Арчи ей уже не прочитать ни строчки.

— Женщину по имени Этель Стьюк, — произнесла она сквозь зубы. — Кажется, эта Стьюк живет где-то возле сквера.

— Этель? Да ее дом тут рядом, чуть левее. — Хозяйка указала пальцем в окно. — Должна сказать, что она вдруг стала очень популярна. На днях к ней приезжали две девушки — вот тут прямо, где вы, они и сидели. Одна из них ходила проведать Этель и очень уж собой была довольна. Не понимаю только почему. Этель совсем не похожа на свою сестру — та вот любила поболтать. А Этель — особа недружелюбная. Она из тех, кто куска пирога в жизни себе не позволит. Догадываетесь, о чем я? Так что я не понимаю, почему к ней столько визитеров.

— А что это были за девушки, те, которые к ней приезжали? — спросила Джозефина с набитым ртом. Надо признать, что пирог оказался изумительным и почти стоил приносимых ради него жертв.

— Им, думаю, лет по двадцать с хвостиком: приехали из самого Лондона, всего на день. Я их запомнила потому, что они заказали все виды пирогов, что у меня только есть, и мне пришлось попросить их заплатить вперед — тут ведь рисковать нельзя, верно? Та, что хорошенькая, за все заплатила — сказала, они кое-что празднуют и будут это праздновать еще не раз.