Но с Мартой все могло оказаться по-другому: она угрожала разрушить столь тщательно воздвигнутые Джозефиной барьеры, была способна разбудить в ней эмоции, которые разрушат ее счастье или по крайней мере ее спокойствие и удовлетворенность жизнью. Джерри назвала отношение Джозефины к любви пренебрежительным: на самом же деле ею двигал обыкновенный страх.

Она достала из сумки дневник и положила его на стол. Марта не произнесла ни слова — ждала, когда Джозефина заговорит первая.

И гостья тихо произнесла:

— Все это для меня так необычно. Я даже не найду нужных слов для ответа.

— Потому что это написано женщиной?

— Да какая разница? Нет, дело вовсе не в этом. — Джозефина замолчала в нерешительности, сознавая, что любое объяснение сейчас выявит ее собственные слабости, которые скорее всего не вызовут у Марты ничего, кроме презрения. И тем не менее она обязана быть честной. — Все дело, Марта, в накале, силе ваших чувств. Я не бессердечная, и у меня есть воображение, но я сама ни к кому никогда подобных чувств не испытывала. Любовь, которую вы ко мне питаете… приносит вам страдания. А я не припомню, чтобы из-за меня когда-нибудь кто-то страдал.

— Возможно, они от вас это скрывали. Но я вовсе не собиралась истязать вас своими признаниями… И мне совершенно не нужно, чтобы вы меня жалели.

— Я знаю. Я не это имела в виду. — Джозефина встала с кушетки и села возле огня рядом с Мартой. — Я куда более эгоистична. Вы пишете о чувствах, которые меня пугают… меня страшит то, к чему они могут нас обеих привести.

Марта взяла ее за руку:

— Так вы действительно не знали? Выходит, вы понятия не имели о том, что я чувствовала, пока я вам об этом не сказала?

— Понятия не имела. И наверное, со стороны это выглядит весьма глупо. — Джозефина рассмеялась. — Даже Леттис, черт побери, это заметила.

— Вы с ней говорили о нас с вами?

— В общем-то нет, но на днях за ужином она заметила, что я была расстроена, и я рассказала ей о том, что вы объявились. К тому же там оказалась и Лидия, чего я никак не ожидала. Так что вечерок был еще тот.

— Вы, конечно, ничего не сказали Лидии?

— Разумеется, нет, но чувствовала себя отвратительно. И так продолжаться не может. — Джозефина выдернула руку и с решительным видом уставилась в огонь. — Марта, возвращайтесь к Лидии. Она вас любит, и она примет вашу любовь — всю, на которую вы только способны, чего я сделать совершенно не в состоянии.

— Вы что же, пришли сюда как бескорыстный посол — порадеть за другую? — Марта поднялась и встала возле самого очага, глядя прямо в глаза Джозефине. — А что, если я действительно вернусь к Лидии? Что вы тогда почувствуете? Скажите мне, Джозефина, только честно?

Обдумывать ответ на этот вопрос у писательницы не было нужды — она его себе уже задавала, и не один раз.

— Ревность. Обиду. Но главным образом облегчение от того, что жизнь снова войдет в нормальную колею.

— А что значит «в нормальную колею»? Снова засядете в Инвернессе, где никто вас не тронет? Господи помилуй, Джозефина, да что с вами? Для чего жить вполсилы, когда жизнь так коротка? Неужели вам никогда не хочется увидеть восход солнца не из окна своего Краун-коттеджа и не с Кавендиш-сквер? Хоть раз подышать каким-то иным воздухом?

Джозефина уже привыкла к неожиданным вспышкам гнева Марты — не они ее тревожили.

— Вы не понимаете, — устало призналась она, — я вполне довольна своей жизнью.

— Уверена, что так оно и есть. Но помните: умирающие часто говорят: «Оставьте меня в покое. Дайте мне спокойно умереть». Но если они выздоравливают, их трясет при одном воспоминании о своей глупости.

— Выходит, наши отношения — дело жизни и смерти? Боже мой, Марта, и это я считала себя самонадеянной. Почему бы вам не прислушаться к тому, что я говорю? Я не хочу того, чего, по вашему мнению, я должна хотеть, и ваши слова не убедят меня в обратном.

— Не убедят? Тогда, возможно, убедит вот это.

Марта наклонилась к гостье и поцеловала ее. Ощутив на губах вкус джина и нежность ее кожи, Джозефина вдруг осознала, что ей безумно хочется понять: что же таится в этой самозабвенной любви? И поскольку Марта, явно расстроенная ее сдержанной реакцией, остановилась в нерешительности, Джозефина нежно дотронулась до щеки этой женщины и притянула ее к себе. Джозефине показалось: то, что сейчас происходит, никому другому не может причинить боль, а ее саму ничуть не изменит. Но наваждение быстро рассеялось: Марта обязательно ее изменит, и Арчи безучастным к этому не останется. И Джозефина вывернулась из взаимных объятий.

Смущенная и растерянная, она повернулась, чтобы уйти, но Марта ринулась к двери и захлопнула ее.

— Простите меня. Пожалуйста, не уходите. Побудьте еще немного, давайте поговорим — мы ведь еще не договорили. Джозефина, прошу вас, не уходите.

— Так, давайте разберемся. Вы хотите без всяких вещественных доказательств арестовать секретаря престижного частного клуба — женщину с выдающимися достижениями в медицинском деле и народном благосостоянии, женщину, которой все восхищаются и которую все уважают, женщину, которая была правой рукой леди Каудрей? Хотите арестовать ее по обвинению в убийстве и по обвинению в попытке убийства? Вы что, Пенроуз, спятили?

Главный констебль бросил на Арчи гневный взгляд, и инспектор глубоко вздохнул:

— Я бы не сказал, что у нас нет никаких доказательств, сэр. Сержант Фоллоуфилд обнаружил следы трех женщин, которые погибли перед самым отъездом Селии Бэннерман в Лидс и чьи тела не были в свое время опознаны. Двух из них нашли в Темзе, а третья погибла под колесами поезда — в метро. — Пенроуз был уверен, что одна из этих женщин — Элеонор Вейл. В Лидсе ее следов не обнаружилось, и хотя из этого нельзя сделать определенных выводов — как Арчи сам объяснял Джозефине, люди нередко пропадают без следа, — он пока не смог найти никаких доказательств, опровергающих его версию. — На самом деле речь идет о трех убийствах и одной попытке убийства. Я считаю, что Селия Бэннерман убила Элеонор Вейл, и недавние преступления…

— Смерть бывшей заключенной тридцать лет назад меня не интересует, и вас она тоже не должна интересовать. Из того, что вы мне рассказали, ее так и так должны были повесить, а министерство внутренних дел, как вам следует понимать, требует от нас успешных расследований сегодняшних преступлений.

— Но в этом, сэр, и вся суть — тут есть прямая связь с тем, что мы сейчас расследуем. Я думаю, что причина убийства Бейкеров и будто бы несчастного случая с Люси кроется в том, что Марджори и ее отец, узнав о смерти Вейл, имели глупость шантажировать этим мисс Бэннерман.

— Да-да, Пенроуз, я понимаю то, что вы думаете. Вы это четко объяснили. Но я вас снова спрашиваю: где доказательства? Я не могу счесть неоспоримым доказательством трех неопознанных покойников, отправившихся в лучший мир в то время, когда Селия Бэннерман садилась на поезд в Лидс. В Лондоне полно без вести пропавших женщин, и никому нет до этого дела, и бог его знает, насколько чаще такое случалось в прежние времена. Не говоря уже обо всем остальном, обрисованный вами портрет женщины, которая с самыми добрыми намерениями вмешивалась в жизнь заключенных, никак не похож на убийцу, способную прикончить человека из одной только карьерной выгоды.