Признаться в этом даже самой себе – огромное счастье, но и страшное испытание. Конечно же, никто об этом не узнает. Даже он. Нет, это не любовь, это не влюбленность. Не может быть. Я просто привязалась к нему – слегка и случайно.

Или все же?..

Стради и Тиро о чем-то негромко разговаривали в кабинете. Боги, они же могли войти! И что бы подумали?…

Погасив светильники, я зажгла толстую витую свечку, прикрыла дверь, оставив лишь маленькую щелочку, и нырнула в кровать. Открыла дневник, обмакнула перо, и вдруг…

– А почему ты каждый вечер что-то пишешь? – спросил меня высокий тоненький голосок.

Вздрогнув, я уставилась во все глаза на маленькое серо-коричневое существо с глазами-бусинками, любопытно помаргивающими в неровном свете свечи.

– А… ты кто?

Впрочем, я уже догадалась, кто это. И поэтому не испугалась.

– Так и быть, представлюсь первой. Я – Берья.

– Ты – лашши? Моя лашши?

– Не твоя! – Берья обиженно фыркнула. – Вот еще выдумала. Твоего дома!

Я вздохнула с облегчением. Шенни рассказывал мне, что лашши – гномьи домовые – существа довольно обидчивые, но если они решили у тебя поселиться или тем более познакомиться с тобой, значит, они тебе доверяют. Дело вовсе не в доме, а в хозяине.

Тем временем лашши уже исчезла за платяным шкафом. Испугавшись, что знакомство может на том и закончиться, я тихонько позвала".

– Берья! Извини, что не представилась первой. Меня зовут Фиона.

С минуту ответа не было. Эх, надо было сразу знакомиться, а не задавать дурацких вопросов. Наверно, лашши решила отныне игнорировать невоспитанную хозяйку дома, подумала я с горечью.

Но вот острая мордочка вновь показалась из-за шкафа.

– Знаю, знаю, как тебя зовут. Это не твое? – Берья приподняла правую переднюю лапку, на которой в качестве браслета красовалось мое серебряное колечко.

– Ой, я давно его потеряла.

– Да? – с сомнением ответила лашши. Задумчиво покрутив «браслет», она уныло сняла его. – Куда положить-то?

– Нравится? Может, примешь в подарок? Мне показалось, что тебе так идет…

– Правда? – Берья оживилась. – Да, ты права, неплохо смотрится. Что ни говори, а вкус у тебя есть. Иногда, конечно, он тебе изменяет – вот в этом своем желтом платье ты выглядишь просто ужасно! Но мне серебро и правда идет.

Я едва сдержала смех, чтобы не обидеть домовую.

– Берья, а может, ты поесть чего-нибудь хочешь?

– Спасибо, – важно ответила Берья. – Грибы я съела, мне понравилось. Пока не хочу. Да, и в следующий раз сделай их поострее, ладно?

С тех пор как Мэтт почти сразу после моего вселения в покои рассказал мне о гномьих домовых, я каждое утро ставила блюдечко с их любимым лакомством – тушеными грибами – в темный угол спальни, возле шкафа. Иногда еда исчезала, иногда нет. Впрочем, это ничего не значило: «чужой» лашши мог прокрасться и съесть лакомство, а даже если бы и завелся мой собственный, он вовсе не обязательно показался бы мне на глаза. Многие хозяева ни разу в жизни не видели своих домовых, хотя грибы и прочая снедь регулярно исчезали из блюдечек. Так что и у меня не было особой надежды, к тому же я прожила в Брайгене всего-то с полгода.

– Ты о чем пишешь? Расскажешь?

– Так, обо всем понемножку. Записываю события, которые происходят со мной и с моими близкими.

– А обо мне там будет?

– Конечно!

– Вот здорово! Когда-нибудь почитаешь мне вслух. Ладно, пора, а то очень уж у тебя свечка яркая.

– Спокойной ночи! Приходи еще!

– Посмотрим, – сурово ответила Берья. – Если кормить хорошо будешь, приду. Приятных тебе снов, и не забудь про меня написать.

Лашши вновь скрылась в своем убежище за шкафом, вильнув напоследок пушистым хвостом с белой кисточкой.

Наконец я снова забралась в кровать. Писать расхотелось, я отложила дневник и почти сразу провалилась в глубокий сон. И он был чудесный… Или ужасный?

Мне снилось, что Мэтт все же поцелован меня.

Мы были маленькими детьми. Гуляли вдвоем на весеннем зеленом лугу. Я даже помню, как пахло травами.

Мэтт сказал:

– Не обманывай меня.

А я ответила:

– Верь мне.

И он поцеловал меня в губы. И это было… Как будто свежий ветер коснулся лица. Мимолетный, сильный, ласковый… Ерунда – у ветра нет усов и бороды. И сердце не стучит так громко, если вдруг порыв свежего воздуха бьет тебе в лицо.

А потом появился Вьорк.

– Пойдем, маленькая? Я соскучился по тебе…

И я разрыдалась, потому что Мэтт, не оглядываясь, удалялся по тропинке, а я должна была остаться с Вьорком. Но мне не хотелось.

– Правда, что ты мой дедушка? Тогда отпусти меня поиграть с Мэттом.

– Нельзя, – сказал посуровевший Вьорк. – Нам так много надо сделать. Мэтт уходит, чтобы все было хорошо.

И я проснулась, а лицо было в слезах…

Мэтт вернулся утром. Будто и не было вчера ничего: собранный, приветливый, невозмутимый.

Но стенка, которая так досаждала мне последнее время, пропана. Щит будто говорил всем своим видом: «Я твой самый лучший друг. Я не дам тебя в обиду. Можешь на меня рассчитывать. Но это все». Наверно, так Шенни когда-то говорил Втайле…

И это правильно.

Может, я все же чуть-чуть – самую капельку – в него влюбилась? Ерунда. Надо все это забыть, выкинуть из головы, как сорняк или болячку.

Как корь. Поболеешь – и пройдет.

Ничего не было, не было, не было. Мэтт прав.

Я люблю Вьорка. Все.

5 кналлари (позже)

Завтракала с мужем в компании Крадира и Терлеста – собранного, как перед боем. Крадир шутил, рассказывал всякие истории из своего детства, а Терлест все время осаживал брата.

– Представляешь, нога болит – мочи нет, а что делать? Загляни я к любому травнику – отец бы в ту же секунду узнал, что я сбежал-таки на Северный склон! – Он бросил на Вьорка хитрый взгляд. – Вот уж тогда мне точно не до ноги было бы…

– Отлежатся?

– Не дотерпел. – Крадир смущенно улыбнулся. – И к лучшему: потом оказалось, что перелом.

Я сочувственно покивала.

– Не умеешь кататься, так и нечего было. Да еще в метель, – буркнул Терлест.

– Ладно-ладно, не изображай из себя зануду, – фыркнул Крадир. – Можно подумать, сам там ни разу не бывал!

Терлест пожал плечами, будто говоря: «Бывал – не бывал, какая разница? Речь-то не обо мне!»