– Будьте спокойны, мадам. Никто не узнает. Я умею хранить чужие секреты, – кротко поклонившись, Кери поковыляла к двери, оставив в каюте неприятный запах лекарств и дурманящих настоек.

– Спасибо тебе, Николет. Я пойду.

– Стой, куда? – придержав Вивиану за руку, француженка принудила ее сесть обратно в кресло: – До утра останешься у меня. Поспи в моей каюте, мне же необходимо поговорить с братом, – надев мягкое, домашнее платье и расчесав волосы, Николет направилась к выходу.

– Ты уверена, что разговоры посреди ночи пойдут всем нам на пользу? Шарлеман, скорее всего, спит, он просто не захочет с тобой ничего обсуждать, – громкий и уверенный голос Вивианы заставил Николет остановиться, но женщина лишь покачала головой: – Так будет лучше. Мне необходимо кое-что уладить, до утра это не потерпит. Спокойной ночи.

* * *

Сквозь сон Шарлеман ощутил, как чьи-то возгласы вырывают его из царства Морфея. Перед полуопущенными веками заплясали огоньки света, а чья-то рука коснулась его напряженного плеча. Резко дернувшись, француз в недоумении открыл очи, жмурясь от свечи, что стояла прямо перед ним. Испуганный и поникший слуга начала что-то бормотать, но де Гаррель резко его остановил: – Что здесь происходит? Что за крики? Кто посмел нарушить мой сон в такой час? – схватив юного пажа за воротник камзола, прошипел Шарлеман: – Я жду ответа, щенок!

Пытаясь высвободиться, мальчишка лихорадочно закивал головой: – Я…я не причем. Она ворвалась и потребовала разбудить вас.

– Кто она? Отвечай! – внезапно, будто из ниоткуда, появилась Николет. Оттолкнув задыхающегося пажа назад, она с гордостью посмотрела в глаза удивленному брату: – Что ты здесь делаешь ночью, сестра? Что случилось? – приход Николет стал для француза не просто неожиданностью, но и предвестником огромного скандала. Он понимал, что женщина уже обо всем узнала, и ее гневу, как и ненависти, нет предела.

– Лучше ты мне скажи, что случилось? Почему мой любящий, нежный, заботливый брат превратился в демона, беспощадного, жестокого тирана? Ну, чего молчишь?! – крики француженки отрывками вырывались из ее рыдающей души.

– Николет, прошу, успокойся, – Шарлеман попытался коснуться плеча сестры, но женщина резко отстранилась, тяжело дыша и не переставая выкрикивать слова, рвавшие сердце:

– Ты предал меня, предал нашу родственную любовь, наш род, наших родителей! Мне противно при мысли, что ты подыскал моему мужу пассию! Что ты собственными руками подтолкнул ее в объятия Брука! Будь ты проклят, де Гаррель, будь проклят тот день, когда я впервые назвала тебя братом! Ты – подлая собака, недостойная счастья! Ты разломал мою жизнь, уничтожил мою любовь, ты меня убил! Понимаешь, убил без оружия! Не трогай меня! – крики Николет становились больше похожие на вопли раненного животное. Против ее же воли, Шарлеман притянул к себе сестру и стал дрожащими руками гладить ее волосы, пытаясь успокоить. Захлебываясь рыданиями, Николет молотила кулаками по груди брата, дергалась и вопила. Ей казалось, что мир просто раздавил ее, оставив лишь ненужную оболочку. Все те чувства, что француженка тщательно прятала от Вивианы, теперь с бешеной силой рвались наружу. Внезапно, задыхаясь от пережитой истерики, молодая женщина почувствовала, как тупая, ноющая боль резанула спину, потом плавно коснулась низа живота. Ребенок… Что с ним?… Тихо вскликнув, Николет ощутила, как между ног побежала какая-то теплая, слегка липкая жидкость. Став медленно оседать на пол, сквозь багровую пелену, застилающую глаза, француженка почувствовала, как чьи-то руки придерживают ее, а голос, доносившийся, будто из глубины неба, до боли родной:

– Сестра, сестра… Что,…что с тобой?… Николет!..

Облизнув побледневшие губы, женщина тихо прошептала: – Ребенок, кажется, я рожаю… Позови повитуху, скорее! – стены каюты содрогнулись от ужасного крика, вырвавшегося с уст Николет. Обхватив дрожащими руками живот, француженка, ничего не понимая от боли, почувствовала, как кто-то поднял ее с пола и куда-то понес.

* * *

В каюте стоял дурманящий запах крови, перемешанный с сотнями лекарственных ароматов. Сейчас, в этот предрассветный час, весь корабль был на ногах. Из покоев Николет, набитых слугами и лекарями, доносились душераздирающие крики. Небольшую кровать со всех сторон обступили служанки, что-то шепчущие своей рожавшей госпоже, повитухи метались по всему кораблю с окровавленными руками и такими же платьями. В каюте невозможно было дышать. Шатаясь и пытаясь унять приступ головокружения, Вивиана вышла из комнаты, наткнувшись на Шарлемана и Джонни, находящихся возле двери каюты, ибо мужчинам запрещено входить к рожающей женщине.

Сначала девушка отшатнулась, но потом попыталась взять себя в руки и не паниковать. Безусловно, этим двум тоже не позавидуешь. Бледный, как стена, Джонни расхаживал по длинному коридору, сложив руки на груди. Шарлеман же стоял, облокотившись о перегородку, отделяющую помещение и холл. Побежав к молодой женщине, Брук, запинаясь, спросил: – Как…как она? – Вивиана едва не плюнула в его вымученную физиономию. Этот негодяй изнасиловал ее, причинив невероятную боль беременной супруге, а теперь расхаживает под дверьми каюты, мучась страхом и переживаниями. Немного помолчав, леди Бломфилд все же ответила:

– А как она может быть? Любимый муж просто втоптал ее в грязь, унизив и раздавив.

– Вивиана, прошу вас, замолчите! – не сдержался Брук. Его глаза, мутные из-за бессонной ночи, теперь вспыхнули ярким огнем. Он ненавидел себя за проявленную глупость, ненавидел эту женщину, воскресившую в нем страсть и желание, ненавидел Шарлемана за оказанную помощь, ненавидел корабль, на котором встретил эту черноволосую бестию.

– У вас осталась хоть капля совести?! После того, что я пережила из-за вас, вы еще о чем-то просите меня?! Не отворачивайтесь от правды, это не поможет! – девушка с гордостью смотрела в глаза Джонни, едва сдерживая в себе прилив гнева. Это была их первая встреча после изнасилования, и трепещущееся от злости и наваждения сердца еще не остыли. Да, Вивиана презирала этого человека всеми недрами души, но, в какой-то степени, ей внезапно стала жаль заблудшего мужчину. Брук искал удовлетворения, страсти, нежности, истинной любви. К Николет он испытывал симпатию, привязанность, но не более того. Женщина прекрасна, когда желанна и любима, а француженка, пускай и отличавшаяся милой внешностью, оставалась в памяти Джонни, как холодная, чопорная дама. Он прожил с ней недолго: полтора года, насыщенные совсем разными чувствами. Порой Брук ненавидел жену всем своим существом, порой обожал, запоминая каждую черту ее лица, каждый изгиб стройного тела. Да, они ссорились, расходились, но потом вновь прощали, любили с новой силой. Нет, любили, увы, не духовно. Их плотская связь была порой столь сильна, что любовники, задыхаясь от нахлынувшей страсти, сходили с ума, желая открыть новые горизонты запретных удовольствий. Джонни ночами выплескивал свой гнев, целуя и сжимая в порывистых объятиях супругу. Он злился, что не может жить с любимой женщиной, с той, с которой не только тело, но и душа будет удовлетворена. Николет же в своих пылких прикосновениях выводила наружу грусть и обиду, зная, что муж ее просто не любит, но хочет. Это была запретная игра двух блуждающих сердец. Они искали свою истинную любовь, путались, бились, страдали, но желанного так и не нашли.