— У нас тут личная беседа.

Татьяна Викторовна, уловив, что торжественное настроение, вызванное ее пением, угасло, принялась негромко, деловито отсчитывать время: раз, два, три, четыре, — пока переливалась кровь.

Иван Федорович говорил Галине:

— Если мы на этом остановимся, с ногой будет все в порядке. Но шрам останется. И довольно глубокий.

— Я не хочу, — тихо ответила Галя.

Ее мать, бросив у двери тяжелые кошелки с передачей, тревожно переводила сливово-черные глаза с Ивана Федоровича на дочь.

— Галочка, родненькая, ну пускай шрам. Не на лице ведь. Чулочек покроет. Неужели тебе третий раз под нож ложиться?

— Я не хочу, чтоб у меня была изуродованная нога.

— Разве ж это уродство! Кто умный — поймет, а кто без разума и без сердца — так на что он тебе сдался? Стоит ли ради него такую муку принимать?

— Мама, о чем ты говоришь! — звонко крикнула Галя. — Ничего такого нет. Просто не хочу, не хочу я, чтобы яма на ноге была.

— Ну и я не хочу, — Иван Федорович поднялся. — Значит, потрудимся. Только нам обоим нужно терпение и взаимная помощь.

— Да, да, да, — готовно повторяла за ним Галя, обратив горячее от слез скуластое лицо к Ивану Федоровичу.

Ее мать кинулась за ним следом, но почти тут же вернулась, вытирая глаза скомканным платочком:

— Не надо бы, деточка. Ну шрам и шрам. Кто его увидит!

— А в волейбол играть? — вмешалась Тося, выбирая из банки ягоды компота. — Или на пляже загорать? Неудобно все-таки. Она ведь девушка.

— Галочка, я вас одобряю и приветствую. Человек должен заботиться о красоте своего тела, — раздался голос Татьяны Викторовны.

Что-то в этом роде должна была сказать и Зоя. Но она помнила, как Галю привезли из операционной, белую, с закатившимися глазами, и как потом она несколько суток лежала без подушки, не имея права пошевелиться, чихнуть, кашлянуть. Очень сильно у нее болели места на бедрах и животе, где вырезали лоскуты кожи, чтоб наложить на ногу. И это была уже вторая операция. Первую делали еще до поступления Зои. Что заставляло девушку в третий раз идти на такую пытку? Неужели слова одной из подружек, сказанные будто между прочим: «Я Леву к тебе звала — не пошел. Говорит: не переношу никаких больниц, никаких страданий. Мне, говорит, всякие увечья противопоказаны. Ох и трепач!»?

Галя принужденно засмеялась. Но все-таки — она ждала. Однажды сменщица Евдокии Степановны, выдумщица и болтушка Надя, прибежала и сообщила ей:

— А кто к тебе пришел! Молоденький, хорошенький! Вот я ему сейчас халат несу.

Галина заметалась на койке и не знала, что раньше — причесаться, оправить постель, накинуть халат… И все-таки первым делом она тщательно закутала одеялом больную ногу, по правилам обычно покрытую только бинтами.

Пришел инспектор милиции. Долго расспрашивал Галю о том, как она побежала, как поскользнулась, как ее зацепило трамваем. Он даже что-то чертил, положив бумагу на портфель, а Галина ему показывала на чертеже, где был трамвай, где она. Инспектор все прерывал ее и требовал: «Уточним, уточним».

11

Такой же инспектор, но пожилой, приходил и к Зое. Его почему-то сопровождала Софья Михайловна.

— Вы пошли на переход именно тогда, когда зажегся красный свет, или раньше? — спрашивал инспектор.

— Я не помню.

— Но вы видели, что горит красный свет?

— Видела.

— И все-таки пошли?

— Я потом увидела.

— Когда?

— Когда машины тронулись.

— Что же вы тогда сделали?

— Кинулась туда, где безопасней.

— Безопасней, — повторил он. — Куда же именно?

Софья Михайловна слушала, приоткрыв маленький изогнутый рот. Что интересного могло быть для нее в этом дознании, Зоя в то время не понимала.

— Я кинулась куда-то вбок. Только водитель ни при чем. Водитель совершенно не виноват.

— Почему вы так уверяете, — усомнился инспектор, — а может быть, все-таки виноват?

— Он ничего не мог сделать. Я от испуга метнулась в его сторону.

— От испуга… Значит, все-таки испугались? А когда пошли на красный свет, не боялись?

— Я тогда совершенно о другом думала…

— Хватит, — вмешалась Софья Михайловна, — мы же с вами уговорились, — нервно сказала она инспектору.

И тот поднялся.

— А что с водителем будет? — спросила Зоя.

— Все по закону, — неопределенно ответил инспектор. — Значит, вы пошли на красный свет?

— Ну, пошла, пошла, — согласилась Зоя и увидела, как при этом страдальчески поморщилась Софья Михайловна.

— А я своего не покрывала, — сказала после ухода чужих Анна Николаевна, — я про него, прохиндея, всю правду выложила. Только с подножки ногу спустила, а он как дернул трамвай. Сразу я и упала. Хочу встать — ан не могу. А водитель выскочил, поднял меня, к столбу прислонил и говорит: «Ничего, мамаша, отдохнешь маленько и пойдешь потихоньку». Вот какой паразит! Потом уже люди «скорую» вызвали. Я все так и сказала. Пускай судят.

Догадка пришла к Зое ночью после посещения инспектора, в обычные часы бессонницы, когда, заснув по-больничному рано, вдруг просыпаешься с ясной головой и понимаешь, что уже не уснешь до серого рассвета. В тишине, один на один с собой, Зоя обычно учитывала свои потери. Она видела себя жалко припадающей на одну ногу, и, что бы ни говорили врачи, это не пройдет по крайней мере года три, последние ее женские годы. Исчезнут подвижность, быстрота, и это отразится на их доме, на выстроенной ею жизни, которая и сейчас уже подорвана ее долгим отсутствием. Сколько ее будут здесь держать? Обычно выписывают сразу после того, как поднимают на костыли. Почему же сегодня, когда она спросила об этом, Софья Михайловна отвела глаза и ответила неопределенно: «Не будем торопиться, не это главное». Так она ответила. Что же «главное»? — думала Зоя. И вдруг это смущение Софьи Михайловны, и настойчивые внушения профессора о «душевном здоровье» и «хорошем настроении», и затравленно-виноватый Леонид — все точно осветилось красным светом, о котором так настойчиво допрашивал ее инспектор ГАИ.

— Вы пошли на красный свет? Значит, вы все-таки пошли на красный свет?

— Ну, пошла, пошла, — ответила она, просто чтобы покончить с этим.

И лицо Софьи Михайловны горестно исказилось от подтверждения их догадки. Она бросилась под машину нарочно! Надо же придумать такую чепуху! Не было этого. Зря вы ее жалеете и смотрите сочувственно-любопытными глазами. Никогда бы она этого не сделала. Все, кто хоть немного знают Зою, не поверят. И тут же она подумала: а Леонид? Он поверил! Он испугался! Его выдавали тревожная предупредительность и покорность. Как же она этого не понимала? Ей-то казалось, что он заглаживает другую вину. Но нет. Теперь он действительно сидит по вечерам с Сережей. Он никуда не