Отец с матерью вернулись домой раньше нас с Гарреттом, и я представляю, какой ад они пережили, не зная, где мы и что с нами. Но нам, наконец, удалось с ними связаться, и они встретили нас, когда автобусы принялись развозить людей из эвакуационного центра.

Этот момент я вновь и вновь проигрываю в своей памяти, хотя память редко сохраняет чисто визуальные образы. А тут еще и слезы, мешавшие мне толком что-нибудь разглядеть. Но я чувствую в себе эти образы. Запах дома – запах маминой блузки, когда, обняв ее, я плакала в родное плечо. Чувство безопасности, когда отец, чтобы успокоить меня, принялся поглаживать мою спину – точно так, как он делал, когда я была маленькая. Мягкое, словно бы пушистое одеяло, ощущение уюта, явившееся при звуках их голосов – голосов, которые, как я боялась, никогда больше не услышу. Мы стояли на какой-то парковке и не отпускали друг друга, хотя все уже давно разошлись. И я не чувствовала никакой неловкости и готова была стоять так, обнявшись с родителями, до конца времен.

Вернулся к нам и дядя Базилик. Живой и здоровый, как мы и надеялись. Мы собирались отныне вновь звать его дядей Гербарием, но он сообщил, что у него на этот счет есть свои соображения.

– Зовите меня дядя Тростник, потому что в последнее время я много думаю и стал гораздо мудрее.

Наш дядя – мыслящий тростник. Забавно.

Мне очень жаль, но Дафна не смогла победить болезнь. Когда дядя говорит о ней, то не может сдержать слез. Я думаю, они действительно любили друг друга.

Но наш дядя, который, потеряв ферму, пустил свою жизнь по течению, теперь серьезно занялся бизнесом. Второе дыхание в жизни он обрел, продавая «Аква Виту». Даже заказал для нее рекламный ролик: “Аква Вита” спасла мне жизнь». Вот так он превращает лимоны в лимонад.

Мать смотрит в гостиной телевизор, я присоединяюсь к ней. Очередная пресс-конференция. Теперь пресс-конференции идут каждые пять минут.

– Губернатор Аризоны только что подал в отставку, – говорит мама.

Ничего удивительного. Всех, кто приложил руку к перекрытию реки Колорадо, ждет суд. Чиновникам предъявляют обвинения по целому набору статей – от преступной халатности до заговора с целью совершить убийство.

– И еще они нашли доброго самаритянина, который спас стариков в доме престарелых, – говорит мама.

– В мире немало добрых самаритян, – отзываюсь я, вспоминая и Водяного ангела, и пилота, который сбросил воду на огонь, готовившийся поглотить нас, а также раввина и христианского священника, которые вели тысячи людей в поход к озеру Большого Медведя и успели вывести их к воде до того, как пламя преградило путь другим, желающим спастись.

– Да, добрых людей не бывает слишком много, – кивает мать головой.

Я смотрю на нее. Она только что сняла с головы повязку. Семь швов. В общем, выглядит гораздо лучше, чем я предполагала.

Услышав звук бегущей воды, я заглядываю на кухню. Это Гарретт. Он пришел вниз, чтобы наполнить водой миску Кингстона. Теперь, когда Кингстона с нами нет, Гарретт делает это каждый день, после чего ставит миску на порог дома вместе с едой. Иногда он садится на велосипед и отправляется в близлежащие холмы на поиски нашей собаки.

– Он вернется, – говорит Гарретт. – Когда поймет, что опасность миновала, он обязательно придет.

Мне хочется в это верить. Мне хочется верить, что кто-то его подобрал и дал ему новый дом. Отец предложил нам завести другую собаку

– Какого-нибудь спасенного пса, – сказал он. – У которого хозяин погиб и которому нужна семья, как у нас.

Но Гарретт не хочет. Взять в дом чужую собаку будет означать, что Кингстон пропал для нас безвозвратно.

Наполнив миску, Гарретт выключает воду. А потом включает вновь и смотрит, как вода утекает в отверстие слива. Снова выключает. И опять включает. И продолжает это делать – много раз подряд. Мне бы отчехвостить его как следует – в конце концов, действуют строгие ограничения на потребление воды: нельзя поливать газоны, нельзя наполнять домашние бассейны. Но я сдерживаюсь и не останавливаю брата. В том, что он тратит воду попусту, нет злого умысла или непослушания. Вода гипнотизирует Гарретта. Точнее, не сама вода, а возможность простым движением кисти управлять ее потоком. Власть над водой – вот что его притягивает и очаровывает. Заметив, что я наблюдаю за ним, Гарретт краснеет и отводит взгляд – я поймала его на горячем.

– Ты готов? – спрашиваю я.

– Я думал об этом, – отвечает он, – и решил, что не поеду.

– Ты уверен? Не пожалеешь потом?

– Может, и пожалею, – говорит Гарретт. – Но все равно не поеду.

И уходит, чтобы уже не возвращаться к этому предмету.

Ну что ж, я не собираюсь настаивать. Не хочет – как хочет. Поедем вдвоем, с Келтоном.

Через несколько минут в наш дом врывается и Келтон – его неожиданные появления стали вполне обычным делом. Собственно, на одной из наших кушеток он провел несколько ночей, и я привыкла к тому, что он постоянно находится неподалеку. У него есть причины не отдаляться от меня, и я его понимаю.

– Ящик включи! – требует он.

– Уже, – показываю я на горящий экран.

– Тебе нужно это видеть!

Келтон хватает пульт и, пощелкав кнопками, находит нужный канал. На экране мы видим лицо… которое я уже никогда не думала увидеть. Это не кто иной, как Генри не-Ройкрофт, которого интервьюирует репортер новостной программы. Да, это Генри размером почти во весь экран. Я всегда думала, что выражение «челюсть отвисла» – это метафора. Но нет! С моей челюстью произошло именно это.

– Посмотрите! – говорит моя мать. – Вот он! Тот самый добрый самаритянин.

По низу экрана бежит строка с именем интервьюируемого: Генри Гройн.

– Гройн? Его фамилия Гройн?

Тем временем Генри, гордо глядя в экран, говорит:

– Я сделал то, что на моем месте сделал бы каждый.

– Не каждый вбежит в горящее здание, – отзывается репортер.

– Но это же происходило в Тустине! – кричу я. – А он и близко не был от Тустина!

– Тише, – просит мать. – Я хочу это услышать.

На экране же Генри пожимает плечами, как будто не принимает похвалы, звучащей в речах репортера, и продолжает:

– Каждый из нас должен поставить перед собой цель, взвесить свои способности, а затем использовать те возможности, что перед ним открываются.

– Но почему вы так долго не объявлялись публике?

– Дело ведь не во мне, а в людях, которых я спас.

– Полагаю, вы шутите?

– Дальше все еще хуже, – говорит Келтон, который уже видел это интервью на другом канале.

Теперь на экране картинка студии, и ведущий, улыбаясь в камеру, объясняет:

– Генри – ученик восьмого класса средней школы, и это лишний раз доказывает тот факт, что юный возраст героизму не помеха.