― Дориа? ― переспросил Тоби.

Действительно, они позабыли обо всем… но Николас им напомнил:

― Он ведь женат на Катерине де Шаретти. Он прикончит меня в тот же миг, как только решит, что мы достаточно обогатились. До Брюгге ему не дотянуться. Он не посмеет тронуть мать Катерины, зато здесь постарается завладеть компанией от ее имени, и присвоить все доходы прежде, чем кто-то сможет остановить его законными методами. Вам придется оставить меня в живых. Хуже того, вам придется делать вид, что это я до сих пор управляю компанией, потому что в тот самый миг, когда меня не станет, или вы меня сместите, ― вы все попадете к Дориа в лапы.

Молчание, наступившее вслед за этими словами, затягивалось до бесконечности, пока наконец Годскалк не прервал его:

― Возможно ли такое? Ты нарочно все это подстроил? Ты посвятил нас во все свои деяния, потому что угроза со стороны Дориа защищала тебя?

Они смотрели на него с таким видом, словно и впрямь рассчитывали получить ответ. И Николас отозвался:

― Особенно тяжело было изображать лихорадку.

Только тогда они ушли.

* * *

Лоппе, промокая ему лицо, мокрое от пота, спросил:

― Ты получил все, что хотел?

― Да, я все еще жив, ― ответил Николас.

― Помрешь, если не успокоишься. Помрешь еще до того, как тебе исполнится тридцать.

― Двадцать, ― поправил Николас. ― Она всегда говорила ― «двадцать». Нет, не умру. Я крепкий и сильный, как ты.

Ткань, касавшаяся лица, стала сухой и горячей: у Николаса опять поднимался жар. Лоппе смочил ее в прохладной воде.

― А что ты еще слышал? ― спросил он.

― Как ты лгал им всем. Очень убедительно, спасибо.

― Но ты все равно пойдешь дальше?

― А чем я хуже Язона? ― парировал Николас.

Чернокожий в ответ лишь презрительно хмыкнул, и он с трудом удержался от улыбки.

― К чему мы пришли? Я бросил в землю семя и пожал войну.

Лоппе убрал тряпку.

― Ты правда хочешь выздороветь?

Николас открыл глаза. Негр сердито смотрел на него.

― Даже мне… даже мне ты не веришь, да?

Комната вокруг затянулась туманом, затем очертания вновь сделались четкими, ― но лишь с огромным трудом. Может, он правда умрет прежде, чем ему исполнится тридцать?.. Даже в Абруцци не было так скверно.

― Чего ты хочешь от меня? ― удивился Николас. ― Никто никому не поверяет всех тайн без остатка.

Лоппе с серьезным видом взирал на него.

― Я доверяю тебе. ― Взгляд его чем-то был похож на взгляд отца Годскалка.

― Не стоит, ― сказал ему Николас.

Тем временем в Брюгге стряпчий Грегорио, даже не подозревавший, о том, какие последствия вызвало его письмо, с нетерпением ожидал встречи с лордом Саймоном Килмирреном и намеревался потребовать у того ответа за все его действия против Николаса и Катерины де Шаретти. При любви Грегорио к симметрии ему казалось справедливым, что встреча эта состоится благодаря созыву капитула благороднейшего из всех рыцарских орденов: Ордена Золотого Руна. Разумеется, он не забыл послание, которое отправил из Брюгге в январе, и знал, что Николас получит это письмо не раньше апреля в Трапезунде. О взаимоотношениях Саймона и Николаса ему было хорошо известно. Напротив, он ровным счетом ничего не знал о взаимоотношениям между Николасом и новой женой шотландца.

Поверенный долго размышлял, прежде чем известить Николаса о связи его соперника Пагано Дориа с шотландским лордом. Еще труднее было смягчить известие о похищении Катерины де Шаретти, ― хотя, вероятнее всего, к тому времени фламандец уже узнал об этом сам. Грегорио представлял, как подействует такая новость на Николаса; но не мог даже вообразить, что тот предпримет в ответ.

По сравнению со всем этим рождение сына у Саймона было лишь малозначимым событием, и все же он счел своим долгом сообщить об этом в Трапезунд, ведь появление нежданного наследника едва ли можно было считать хорошей новостью. С другой стороны, возможно, рождение ребенка отвлекло бы шотландца от соперничества с сыном первой жены. В свою очередь Николас, освободившись от этой давней вражды, мог бы наконец начать обустраивать собственную жизнь и оставить Саймона в покое. Разумеется, после того, как разделался бы с Пагано Дориа.

И после того, как Грегорио лично предупредил бы Саймона, что намерен подать на того в суд, если не прекратятся все эти бессмысленные военные действия.

Десятый капитул Ордена Золотого Руна должен был собраться второго мая в городе Сент-Омере, в провинции Артуа, ― удобное место как для французских, так и для бургундских рыцарей. Герцог Филипп, основатель ордена, вместе со всем двором переехал на запад из Брюсселя за месяц до этого и провел пасхальную неделю в Брюгге и в Генте. Для Брюгге появление в Принценхофе сотен придворных и челядинцев было событием не меньшим по значимости, чем приход фландрских галер. Толчея была такая, что по городу, казалось, невозможно пройти, и все трудились с утра до ночи, не покладая рук, стараясь заработать как можно больше. Грегорио сбивался с ног, пытаясь услужить всем клиентам. Лишь когда владыка Фландрии и Бургундии покинул Брюгге, стряпчий смог перевести дух и послать слугу, чтобы разузнать, когда семейство ван Борселен намерено поселиться на Сильвер-стрете.

― Они там уже были, ― поведал слуга по возвращении. ― Они приехали из Вейре, но миновали Брюгге без остановок. Милорд Франк и милорд Генри Вейре, а также милорд Вольферт с супругой и сыном, а также милорд Флоренс, его жена и их дочь Кателина с мужем Саймоном.

Этот человек служил у них совсем недавно, поэтому Грегорио и послал его с этим поручением.

― И они покинули Брюгге все вместе? ― поинтересовался он.

― После того, как навестили милорда Грутхусе. Затем они все отправились в Артуа.

Поблагодарив слугу, Грегорио в задумчивости принялся разбирать бумаги на столе. Этого следовало ожидать… Луи де Грутхусе был женат на одной из ван Борселен, и ныне числился в фаворитах у герцога. Несомненно, он намеревался поселиться в Сент-Омере со всей пышностью, достойной его связей и происхождения. Саймон и Кателина, разумеется, решили сопровождать своих родичей. Едва ли стряпчий смог бы перехватить их по пути. Однако не мог он сейчас и покинуть город, где у него было слишком много дел, ― хотя помощники справлялись неплохо. Но зато теперь у Грегорио появился повод навестить Ансельма Адорне. С этого он и решил начать.

Иерусалимский особняк, примыкавший к церкви, выстроенной Адорне для своей семьи, располагался на берегу канала, поэтому стряпчий направился туда на лодке, заранее послав слугу, дабы уведомить о своем визите. Поприветствовать его на причал вышел управляющий дома. Со времени отъезда Марианы де Шаретти Грегорио пару раз уже встречался с мессером Ансельмом, у которого жила теперь Тильда, старшая дочь демуазель; стряпчий с удовлетворением отметил, что девочка выглядела вполне ухоженной и довольной жизнью. Тем не менее, в обращении с Ансельмом Адорне требовалась разумная осторожность. Ведь несмотря на то, что семейство его давно обосновалось и процветало в Брюгге, сам он родом происходил из Генуи, так же, как и Дориа, и даже состоял с ними в отдаленном родстве.