Второй этап оказался значительно более тонко рассчитанным, и, по логике вещей, ему следовало бы стать первым. Потому что если поначалу Паук сразу выступил в роли совершенно независимого существа, действовавшего как ему заблагорассудится, то чуть позже он создал иллюзию, будто сумел вырваться из бумажных оков, в которых его прежде удерживали. Создавалось впечатление, и здесь Тимми дал полную волю своей фантазии, что неодушевленный сборник сочинений его отца вдруг задрожал, треснул, и из него, как из кокона, вылупилось нечто живое. Это напомнило ему также рекламную картинку, запавшую в душу еще в подростковом возрасте: нечто вроде прообраза нарождавшегося сюрреализма – рисунок изображал знаменитостей прошлого, выходящих из глухой стены, чтобы отведать популярный сорт виски.

Мистеру Элиоту потребовалось некоторое время для полного осознания происходившего. Дело в том, что у него выработалась достаточно необычная манера создавать свои произведения. Ему, как правило, нравилось работать над двумя романами одновременно, а кроме того, на его столе всегда лежали черновики нескольких рассказов, на которые он переключался лишь спорадически. Причем уже многие годы литературный труд не доставлял ему удовольствия, и он нередко отзывался о нем с заметным раздражением. Легко представить, насколько подобное отношение усугубилось, когда начались события, главным из которых стало ограбление миссис Бердвайр. А потом наступила нежданная перемена. Было замечено, как несколько раз подряд мистер Элиот говорил о своей текущей работе с удовлетворением; ему казалось, что его сочинения наполнились необычной жизненной силой и правдоподобием. Персонажи получались действительно похожими на живых людей и вели себя соответственно, то есть диктовали автору собственные сюжетные линии. Да, воистину писательский труд – благодарное занятие, пусть это стоит тебе бессонных ночей, когда ты заново перекраиваешь не слишком удавшуюся фабулу. А мистер Элиот, населивший свои предыдущие тридцать семь романов множеством достаточно ходульных героев, явно переживал период радостного удивления от этого нового чувства, ведь под его рукой ощущался трепет реальной жизни. Но вот продлился этот период не слишком долго. Все же новизна не только радовала мистера Элиота, но и повергала в недоумение, что не укрылось от близких к нему людей. Однажды утром у него состоялся тяжелый разговор с секретарем, в ходе которого вскрылась истинная причина перемен в творчестве писателя, воображение которого стало порождать персонажей, как будто не зависевших от воли создателя. Рукописи мистера Элиота загадочным образом сами собой переписывались, оставаясь в папках и никем не тронутые.

Когда Тимми дошел в своем рассказе до этого момента, Уинтер протестующе поднял руку.

– Мне кажется, молодой человек, что это как раз вы слишком хорошо обучились искусству красноречия. И фантазия у вас работает превосходно. Не стать ли вам продолжателем семейной традиции? Интересно, вы хоть сами понимаете, до какого абсурда доходите в драматизации событий? Рукописи, переписывающие сами себя! Это уже чересчур!

Тимми, безусловно, стремился придать своему повествованию как можно более драматический характер, однако посмотрел на куратора честными и округлившимися от удивления глазами, услышав недоверие в голосе Уинтера.

– Но именно так все и происходило! Ночами рукописи изменялись сами собой. Когда Паука направляли куда-то, а ему это не нравилось, он попросту вычеркивал на странице либо предложение, либо целый абзац, а потом переписывал фразу в соответствии со своими соображениями.

Какое-то время Уинтер выглядел ошеломленным. Затем покачал головой.

– Вынужден повторить: в вас говорит наследственная склонность сочинять небылицы. И это делает вас совершенно никуда негодным свидетелем для расследования реальных событий. Как выглядят рукописи? Где они хранятся? Сколь часто в них тайком вносились изменения? И главный вопрос: почему ваш отец сразу не заметил, что происходит?

– Могу я вас попросить не задавать больше одного вопроса одновременно? Я стараюсь показать вам, как случившееся повлияло на папу. Подобный подход представляется наилучшим, или вы не согласны?

– Полностью согласен. Так как выглядят рукописи?

Но именно в этот момент их размеренное движение остановилось во всех смыслах: и в физическом, и в умственном. Разговор прервался, а поезд прибыл в тупик.

– Паддингтонский вокзал, – сказал Тимми. – Как видите, перемены подстерегают нас всех. А для начала – пересадка.

Нередко бывает, что с людьми, которых не заметил при посадке в поезд, сталкиваешься, сойдя с него. Пока Тимми искал на платформе носильщика для своего непомерно большого чемодана, Уинтер неожиданно заметил Буссеншута.

– О, мой уважаемый коллега! Продолжаете путешествие дальше? – Взгляд Буссеншута, самым отвратительным в котором всегда было сияние, казалось бы, искренней благосклонности, устремился на Тимми. – А это случайно не тот самый юный Элиот, о котором мы разговаривали?

– Да, это он. Я приглашен провести выходные у него дома.

– И поймать Паука, верно? – Буссеншут сделал в воздухе ловкий жест, но не выразил ни малейшего неудовольствия. – Soyez heureux, mes enfants; vous êtes encore jeunes[58].

Уинтер, чьи сомнения относительно участия в экспедиции пока только усугублялись, ответил не слишком дружелюбной улыбкой.

– А вы собрались провести вечерок в столице, ректор? – И он понизил голос до малоправдоподобной имитации конфиденциальной беседы. – Мой двоюродный дед Эдвард постоянно твердит мне, что так называемый кордебалет в «Вэнити» хорош как никогда.

Буссеншут в ответ улыбнулся с видом человека, умеющего ценить даже такую степень доверия, но одновременно несколько снисходительно.

– Нет, – сказал он, – я направляюсь на встречу с Шуном. Меня чрезвычайно заинтересовал его папирус. Надеюсь, он окажет мне любезность и сделает для меня фотокопию. Мое поколение, дорогой Уинтер, видимо, недостаточно талантливо, чтобы решать все научные проблемы и укладываться в отведенные сорок часов работы в неделю. Будьте осторожны, ввязываясь в это дело. А мне пора взять такси. Au revoir.

Уинтер снял шляпу.

– Au revoir, ректор, – произнес он немного веселее. – Кстати, видите ту машину? Это как раз такси.

И отошел в сторону с приятным чувством, что в этом небольшом поединке последний раунд остался за ним.

Тимми в дальнем конце платформы уже крутился рядом с рослым молодым человеком, весьма странно снаряженным в путешествие. На нем был котелок, перчатки ядовито желтого цвета, а под мышкой он держал зонт. Тимми явно испытывал в его обществе тихий экстаз.

– Кстати, Уинтер, вы знакомы с Хьюго Топлэди? Хьюго, рад представить тебе Джеральда Уинтера.

Топлэди, напустив на себя вид человека, умеющего оперативно принимать важные решения, изрек:

– Рад знакомству.