вернуться в Бруннвинкль. Впрочем, то было совсем неподходящее время для работы на пасеке.

Брат Отто руководил в Вене больницей, превращенной в резервный военный госпиталь. Позарез были нужны люди. Отто вызвал Карла, и все четыре года зоолог проработал у хирурга санитаром. Он научился делать рентгеновские снимки, давал наркоз оперируемым, принимал прибывших с фронта раненых, снимал с них грязные бинты, белье, одежду. Тогда-то он и познакомился с биологией того маленького бескрылого насекомого, которое столько забот доставляло санитарным службам всех армий. В госпиталь попадали больные холерой, сыпным и брюшным тифом, и Фриш занялся медицинской энтомологией, стал изучать литературу о бактериях, микробах. Он организовал при лазарете бактериологическую лабораторию, прочитал курс лекций по микробиологии для медицинских сестер госпиталя.

Иллюстрации к лекциям были сделаны слушательницей курсов, сестрой милосердия Маргарет Мор. Она, правда, не сразу призналась, что рисует.

— Да не жеманьтесь, как деревенская невеста! — укоряла ее старшая госпитальная сестра и добавила, что Маргарет несколько лет училась у венского профессора живописи.

Так началась совместная работа тридцатилетнего приват-доцента зоологии, ставшего госпитальным санитаром, и двадцативосьмилетней художницы, ставшей медицинской сестрой.

И вот тут-то настигло Фриша воспоминание о птицах, которое никак нельзя отнести к числу орнитологических.

Фриш и в юношеские годы время от времени пробовал свои силы в стихосложении. Не все произведения его сохранились, но некоторые теперь все же напечатаны в виде приложения к последнему изданию «Воспоминаний биолога».

Здесь мы и находим помеченное 1917 годом четырехстрофное «Происшествие в лесу», очень лирическую и очень немецкую историю о птичке, которая хотела остаться одинокой и для этого улетела с залитой солнцем поляны в тенистый лес. Здесь ей встретилась еще одна такая же, и они стали друзьями, вместе щебетали и ничего другого от жизни не хотели, лишь бы только им радоваться вдвоем, и если уж страдать, то тоже не врозь. Ни одна не помышляла больше быть одинокой. «И в лесу сразу посветлело».

Маргарет Мор стала госпожой фон Фриш. Брак был и по тем временам довольно поздним, однако счастливым.

Лекции Фриша — шесть докладов о микробиологии для сестер милосердия — вышли с иллюстрациями, исполненными его женой. Теперь эта книга значится первой в списке трудов профессора.

«Облегчать людям страдания — что может быть выше этого?! Пожалуй, отец был прав… Не зря ли покинул я медицинский факультет?» — корил себя Фриш.

Но вот после двух лет, точнее, после семисот дней бессменной работы, санитар Карл Фриш получил двухнедельный отпуск.

Он поехал в Бруннвинкль, и здесь первая же после длительного перерыва встреча с пчелами — Фриш продолжил прерванные в 1914 году исследования их обоняния — показала, что от зоологии ему не уйти!

Когда окончилась война и вновь открылся Зоологический институт, Фриш, теперь уже профессор по курсу сравнительной физиологии, опять обзавелся аквариумами и гольянами для работы зимой и извлек из письменного стола записную книжку с планами опытов на пасеке.

Тут как раз ему подарили плоский — в одну рамку — стеклянный улей, и Фриш попробовал метить краской спинки пчел, прилетавших к кормушкам. И что он увидел в своем улейке, когда меченые сборщицы возвратились? Они начинали кружиться. То был не сон и не обман зрения. Отчетливое кружение, совсем не похожее ни на какую другую суету на сотах.

В статьях и книгах, написанных до того, да и в последующие годы, Фриш ни разу не разрешил себе воспеть восторг и восхищение темой исследований или его объектами. В этом он не похож ни на Линнея, ни на Дарвина, ни на Уоллеса. Все эмоции Фриш оставлял для своих стихов, которые отнюдь не относил к жемчужинам поэзии, но часть которых тем не менее опубликовал на склоне лет в приложении к воспоминаниям.

В 1919 году уже зрелым натуралистом написано «Признание», присяга на верность призванию, двенадцать строк о труде естествоиспытателя. Нет для него большего счастья, большей награды, чем открыть в волшебном замке природы потайное окошко в мир чудес. «Пораженный, замираешь при виде частицы вечности и понимаешь: у этого смотрового глазка можно провести всю жизнь».

Вряд ли представлял себе тогда тридцатитрехлетний Фриш, что заглядывает на полвека вперед, провидит свое будущее, определяет программу жизни.

— Я думаю, это самое содержательное, наиболее плодотворное открытие, какое мне удалось сделать, — говорил впоследствии Фриш.

Между тем явление, обнаруженное на сотах стеклянного улья, было давно известно пчеловодам. Сразу заняться его исследованием Фришу не удалось, так как работы пришлось прервать: его назначили директором Зоологического института в Ростоке, а там исследовали главным образом физиологию слуха рыб.

В науке в то время господствовало убеждение, что рыбы не только немы, но и глухи. Сейчас известно, что такое мнение неверно. И если вопрос о языке рыб еще был загадкой, слух у них Фриш обнаружил довольно скоро.

И опять повторилась мюнхенская история, почти такая, как с фон Гессом. В Ростоке университетскую клинику болезней уха, горла, носа возглавлял уважаемый старый профессор-отоларинголог О. Кернер, абсолютно убежденный в том, что рыбы неспособны слышать.

Фриш методически готовился к новому спору, отрабатывая технику опытов, накапливая факты, факты, факты.

В его лаборатории появился аквариум с ослепленным сомом. Ослепить рыбу необходимо: иначе как разобрать, не влияют ли на ее поведение зрительные раздражители? Фриш и себе, и другим не разрешал без нужды терзать подопытных животных. Но на этот раз он успокаивал себя тем, что сомик по кличке «Ксаверл» полуслеп от природы, так что операция лишила его немногого. Часами лежал сомик в открытой с двух сторон стеклянной трубке на дне аквариума и дремал, а когда, проголодавшись, выплывал, его подкармливали мясом под обязательный аккомпанемент свистка. В те дни по всему институту висели объявления: «Просьба не свистеть!», «Идет опыт — свистеть воспрещается!», «Никаких свистков», «Пожалуйста, даже без музыкального свиста…»

Ксаверл быстро освоился с сигналом. Фриш вызывал рыбу свистком, а когда сом выплывал, награждал его мясной подкормкой.

Так в опытах с рыбами было вызвано явление, которое академик И. П. Павлов открыл, изучая условные рефлексы на собаках.

Теперь Фриш мог пригласить к себе Кернера, и тот (не то что фон Гесс!) приехал, хотя и полный нескрываемого недоверия. Гость направился в лабораторию, где его ждал аквариум с дремавшим сомом.

Фриш, отойдя в дальний угол комнаты, свистнул. Ксаверл вздрогнул, шевельнул плавниками и всплыл.

О. Кернер долго молчал, потом развел руками:

— Никаких сомнений быть не может. Он вышел на ваш свисток. Сдаюсь!

Это было большим праздником — переубедить такого авторитетного противника. Подобных побед в