уже собрались зрители – койоты и стервятники, терпеливо ожидающие, когда можно будет вступить в борьбу за внутренности.

Я сползаю с кровати, корчась от спазмов, и наклоняюсь над раковиной, внезапно решив, что меня сейчас стошнит. Я давлюсь, сплевываю слюну и опять давлюсь; меня бьет крупная дрожь, но рвоты нет. Слезы все капают и капают в раковину, я чувствую их соленый вкус, кожа горит, и я не хочу смотреться в полированный лист жести, служащий мне зеркалом, потому что не желаю видеть собственное лицо.

Когда спазмы в желудке наконец прекращаются, я, шатаясь, подхожу к столу, сажусь и начинаю рисовать. Карандаш проделывает в бумаге глубокие канавки, хаотично чертит черные ломаные линии: это я пытаюсь придать форму переполняющим меня гневу и горю, каким-то образом выпустить их из себя и заключить в рамки бумажного листа.

Я верила, что Нейт спасся. Верила всем сердцем. Даже в те страшные последние дни, когда я во всем сомневалась и всех подозревала, я тем не менее верила, что побег удался и что Нейт теперь где-то там, в большом мире, как и моя мама. Но если Нейта…

Не смей, шипит голос в моей голове. Не вздумай сворачивать на эту дорогу. В ее конце тебя не ждет ничего хорошего.

Но я бессильна этому противостоять. Что я видела в день маминого Изгнания? Эймос увез ее с Базы на пикапе, а потом вернулся один. Отец Джон сказал мне, что ее высадят в Лейфилде, но вдруг он отдал и другой приказ, которого я не слышала? Что, если Эймос вывез мою маму в пустыню и…

Не поступай так с собой, умоляет внутренний голос. Пожалуйста, не надо.

Я крепко зажмуриваюсь, вдыхаю через нос и выдыхаю через рот. Вдох – выдох, снова и снова, пока в голове не начинает проясняться. Когда я открываю глаза, навязчивая мысль исчезает, хотя корни она все же пустила, кривые, узловатые, сплетенные между собой – их не обойти никакими доводами рассудка.

Мамы нет. Нейт мертв. Остались только мои Братья и Сестры, агент Карлайл и доктор Эрнандес. Кроме них, у меня в целом мире никого.

После

Сестра Харроу ставит на стол поднос с завтраком и сообщает, что утренний сеанс отменен, но, если что, доктор Эрнандес на месте.

Вчера после обеда мне разрешили не ходить на КСВ, и я была только за. Мне не хотелось ни с кем разговаривать, и вряд ли я послужила бы младшим Братьям и Сестрам положительным примером. Вместо КСВ я рисовала, мерила комнату шагами, потом легла на кровать и после того, как квадратик неба в окошке под потолком сделался черным, незаметно уснула. Не помню, снилось ли мне что-нибудь. И хорошо, что не помню.

На завтрак сегодня йогурт, фрукты, бекон, маленькая стопка оладий и апельсиновый сок в пластиковом стаканчике. Все выглядит аппетитно, однако голода я совсем не испытываю. Я чувствую полную опустошенность, однако предполагаю, что это не физическое ощущение.

Я знаю, что должна что-нибудь съесть, поэтому заставляю себя проглотить половину порции оладий и пару ломтиков фруктов, хотя, глотая, невольно вспоминаю о горле, и это вновь вызывает в воображении раздутое, обезображенное удушьем лицо Нейта. Я гоню от себя этот образ, но от этого он делается только детальнее и ярче, и мое сознание твердо намерено запечатлеть самые жуткие подробности: лопнувшие сосуды в глазах, сеточку разорванных капилляров под кожей, пену на губах.

Живот скручивает, я бросаюсь к двери и жму на кнопку «Вызов». Мгновенно, как по волшебству, сестра Харроу распахивает дверь и спрашивает, что случилось.

– Мне плохо, – говорю я, не видя смысла врать.

– Ты заболела? Позвать врача?

Качаю головой.

– Не могли бы вы попросить агента Карлайла прийти ко мне?

Сестра Харроу слегка хмурит брови.

– Я обязана доложить об этом доктору Эрнандесу.

– Хорошо, только скажите, чтобы сам он не приходил. Мне нужно повидаться с агентом Карлайлом.

– Хорошо, Мунбим, – отвечает медсестра. Ее лоб почти разглаживается, однако небольшая морщинка все же остается. – Я передам твою просьбу.

– Спасибо.

Сестра Харроу улыбается мне сухой, неубедительной улыбкой и растворяется в коридоре.

Я жду, когда она вернется с ответом доктора Эрнандеса, и, чтобы скоротать время, пытаюсь рисовать, но выходят лишь уродливые каракули, поэтому я сминаю листок, ложусь на кровать и гляжу в потолок, пока наконец не раздается знакомый звук поворачивающегося в замке ключа. Свесив ноги с кровати, сажусь, ожидая увидеть бесконечно доброе лицо сестры Харроу, но, когда дверь открывается, в комнату входит агент Карлайл.

– Вот, значит, где тебя держат, – с улыбкой произносит он. – Роскошные условия.

Я улыбаюсь в ответ.

– Верите ли, но это будет получше того, где я жила раньше.

– Верю, – прыскает со смеху он.

– Спасибо, что пришли. Я не знала, пустят ли вас. И захотите ли.

– Доктор Эрнандес поймал меня на парковке. Я уже должен быть на пути в Одессу.

– Вам влетит за то, что вы не поехали?

Агент Карлайл пожимает плечами, улыбаясь еще шире.

– Как-нибудь обойдутся без меня. – Он берется за дверную ручку, потом оборачивается ко мне. – Дверь нужно держать открытой. Ты не против?

– Зачем?

– Чтобы исключить неконтролируемое взаимодействие. Правила безопасности.

Я улыбаюсь.

– Чтобы я могла позвать на помощь, если вы вдруг на меня накинетесь?

– Точно.

Слово «неконтролируемое» цепляет мое внимание.

– Вы хотите сказать, здесь нет видеокамер?

– Нет, насколько мне известно, – пожимает плечами агент Карлайл. – Итак, Мунбим, чем могу служить?

Я сдвигаюсь на кровати подальше к стене и обхватываю колени руками.

– Нелегко вам, да? Слушать мои рассказы про Легион.

– О да, – решительно подтверждает он. – Прости, если это бросалось в глаза, но… да, мне было трудно. Очень трудно.

– Почему?

Агент Карлайл обдумывает мой вопрос, и его взгляд слегка затуманивается.

– Видимо, мне нравится думать, что мир в своей основе – справедливое место, – помолчав, говорит он. – Конечно, это звучит наивно, особенно для тебя, и за годы работы я видел множество страшных исключений из этого правила, однако мне лучше спится, если я убеждаю себя, что люди в своей массе получают то, чего заслуживают. Понимаешь меня?

– Да, – киваю я.

– Отлично. Тут вот какое дело. Я ничуть не сомневаюсь, что в Легионе было очень много людей, возможно, даже большинство, которые жили так, как, по их убеждению, им повелел жить Бог. Я знаю, что это так, потому что ты мне о них рассказывала. Думаю, они были хорошими людьми и никому не желали зла, однако все равно нашли свою смерть, упав на землю