У Фелипе и меня, как мы с радостью выяснили, идеальная,генетически предрасположенная «животная» совместимость. Нет ни одной частимоего тела, которая страдала бы аллергией на части его тела. Ничто не кажетсяопасным, все дается легко, ничто не вызывает отторжения. В нашей вселеннойчувств все дополняет друг друга естественным и тщательным образом. Все вызываетвосхищение.

— Взгляни на себя, — говорит Фелипе, подведя меняк зеркалу, после того как мы в очередной раз занимались любовью, и показываямне мое обнаженное тело (волосы такие, словно я только что вышла из центрифугидля подготовки космонавтов в центре НАСА). — Смотри, какая ты красивая…все линии плавные… ты — как песчаные дюны…

(И правда, кажется, еще никогда мое тело не выглядело и нечувствовало себя столь расслабленным, разве что в младенчестве, месяцев вшесть, когда мама сфотографировала меня всю размякшую после купания в кухоннойраковине, растянувшейся на полотенце на кухонном столе.)

А потом Фелипе ведет меня в постель и шепчетпо-португальски:

— Vem, gostosa.

Пойдем, моя сладкая.

Фелипе — мастер обольщения. В постели он шепчет мне нежностипо-португальски, и из «милой, дорогой малышки» я превращаюсь в queridinha (вбуквальном переводе: «милая дорогая малышка»). На Бали я слишком разленилась,чтобы учить балинезийский или индонезийский, но португальский вдругзапоминается сам собой. Конечно, в основном я учу «постельные» словечки, норазве это не прекрасное применение португальскому языку? А Фелипе говорит:

— Малышка, тебе скоро все это надоест. Наскучат моипостоянные ласки, надоест слушать, какая ты красивая.

Можем поспорить, надоест мне или нет.

Я теряю дни, пропадая под его простынями, в его объятиях.Мне так нравится это чувство — когда не знаешь, какое сегодня число. Моетщательно организованное расписание летит ко всем чертям. В конце концов я едук старику лекарю после того, как пропадала целую вечность. И не успеваюпроизнести ни слова, как Кетут все видит на моем лице.

— Ты нашла себе парня на Бали, — говорит он.

— Да, Кетут.

— Хорошо. Только осторожно, чтобы не забеременеть.

— Ладно.

— Он хороший человек?

— Это ты мне скажи, Кетут, — отвечаю я. — Тыгадал ему по руке. И сам сказал, что он хороший. Раз семь, наверное.

— Правда? Когда?

— В июне. Я привозила его к тебе. Бразилец, постаршеменя. Ты еще сказал, что он тебе нравится.

— Не было такого, — уперся Кетут, и, что бы я ниделала, мне так и не удалось убедить его в обратном.

Иногда память его подводит — подвела бы и вас, если бы вамбыло, как я предполагаю, от шестидесяти пяти до ста двенадцати лет! Обычно егоум проницателен и остр, но порой у меня возникает чувство, будто я выдернулаего из другого слоя сознания, из параллельной Вселенной. (Пару недель назад онсказал ни с того ни с сего: «Ты хороший друг, Лисс. Верный друг. Любящий друг».А потом вздохнул, уставился в пространство и печально добавил: «Не то чтоШэрон». Что это за Шэрон? Чем ему насолила? Когда я попыталась расспросить егооб этом, он упорно молчал. Вел себя так, будто не понимает, о чем это я. Какбудто я первой заговорила о лживой потаскушке Шэрон!)

— Почему ты никогда не приводишь своего другапознакомиться? — спросил он сегодня.

— Он был здесь, Кетут. Правда был. И ты сказал, что онтебе понравился!

— Не помню. Он богач, твой парень?

— Нет, Кетут. Не богач. Но денег у него достаточно.

— Среднебогатый? — Старик хочет, чтобы емупредоставили точный бухгалтерский отчет.

— У него есть деньги.

Мой ответ, кажется, раздосадовал Кетута.

— Если ты попросишь у него денег, он даст тебе или нет?

— Кетут, да не нужны мне его деньги. Я никогда не беруденьги у мужчин.

— Ты с ним каждую ночь? — Да.

— Хорошо. Он балует тебя?

— Очень.

— Хорошо. Ты занимаешься медитацией?

Да, я по-прежнему медитирую каждый день, выскальзывая изпостели Фелипе и перемещаясь на диван, где сижу в тишине и возношублагодарность за все, что у меня есть. На улице крякают утки, семеня сквозьрисовые поля, переговариваясь и плескаясь в воде. (Фелипе говорит, что стаибалинезийскихуток всегда напоминали ему бразильянок, дефилирующих по пляжам вРио: они громко болтают, все время прерывая друг друга и горделиво виляябедрами.) Я пребываю в таком расслаблении, что погружаюсь в медитацию, как вванну, приготовленную любимым. Обнаженная, на утреннем солнце, в одном лишьнакинутом на плечи одеяле, я растворяюсь в этой благости, балансируя надбесконечностью, точно крошечная ракушка на кончике чайной ложки.

Почему жизнь когда-то казалась столь сложной?

Как-то раз я звоню в Нью-Йорк своей подруге Сьюзан ивыслушиваю очередные подробности ее очередного романа на фоне завыванияполицейских сирен — типичных звуков большого города. И мой голос становитсяпохожим на прохладный, ровный тон ночного радиодиджея с какой-нибудь джазовойстанции, когда я говорю Сьюзан, чтобы она забыла о нем, что ей нужно понять,что в жизни все и так совершенно, что во Вселенной все предусмотрено и вокруглишь мир и гармония…

Тут Сьюзен говорит — и я не вижу, но знаю, что при этом оназакатывает глаза:

— Такое может сказать только женщина, испытавшаясегодня уже четыре оргазма!

Ho через несколько недель веселью и играм приходит конец.После стольких бессонных ночей и слишком усердных занятий сексом организм невыдерживает, и меня атакует неприятная болезнь — инфекция мочевыводящих путей.Типичное последствие чрезмерных сексуальных утех, особенно в том случае, есличеловек не привык к сексуальным излишествам. Как и все неприятности, приступслучился внезапно. Однажды утром я гуляла по городу по своим делам, как вдругощутила жгучую боль и жжение, заставившие меня согнуться пополам. Такие напастислучались со мной и раньше, во времена бурной молодости, поэтому я сразупоняла, в чем дело. На минуту меня охватила паника, — такие инфекции могутбыть весьма болезненными, — но потом подумала: слава Богу, моя лучшаяподруга — врач, и рванула к Вайан.

— Я заболела! — объявила я.

Вайан посмотрела на меня и тут же диагностировала:

— Кто-то слишком много занимался сексом, вот и заболел,Лиз. — Я застонала, закрыла лицо руками, сгорая от стыда.

Она прыснула:

— От Вайан ничего не утаишь…

Меня здорово скрутило. Любой, у кого была такая инфекция,знает, что это за ужасное ощущение, а кто ни разу не испытывал этуспецифическую боль… можете сами придумать для ее описания какую-нибудь жуткуюметафору, желательно с использованием словосочетания «раскаленный прут».