бы где в науке заправился, в царскую школу хотя бы кто побывать пришел, и он бы пользовался. И сего смотрети же надобно и прирадеть тщательно зело!» Но как вера без дела и дело без правой веры мертвы, так и не приносит пользы и слово без деятельной заботы, без правильного распорядка и без надлежащих средств — «тако слово без промысла, а труд без чина и без потреб не успеет пользовати». Свое рассуждение о школе царь закончил указанием на великую злобу, которую питает против школы дьявол: дьявол — враг школы, старается, чтобы где-либо не завелась настоящая наука, и строит ей всякие козни и препятствия — «еще же велия злоба от Диавола и козни его на люди, еже бы наука благоразумная где-либо не возымела места; всячески бо препинания деет в той. Господь же Бог во всем помощь да сотворит людем спасительну»[450]. Слова о том, что дьявол — враг настоящей науки, злобствует на нее и противодействует ей, а Господь Бог окажет ей помощь, были очень смело сказанными для того времени, когда провозглашалось, что «мерзостен пред Господом всяк, любяй геометрию», и когда таблицы логарифмов считались «черною книгой», через которую человек вступает в сношение с дьявольской силой.

Московская академия, видимо, не удовлетворяла Петра не только потому, что она оставалась без попечения, была запущена и заброшена, но и потому, что он желал школы с более широкой программой, такой, где давалось бы не только богословское и словесное образование, но где ученики подготовлялись бы к воинскому делу, к инженерному искусству и к врачеванию. Иными словами, он хотел иметь в Москве университет, каким должна была быть московская академия по замыслу ее учредителей и по данному ей в 80-х гг. уставу, от которого она отклонилась на практике, усвоив характер словесно-богословского училища. Но, критикуя существующую школу и высказывая пожелания относительно будущей, царь хорошо, конечно, понимал, что от старого и больного патриарха исправления недостатков существующей школы и создания будущей ждать невозможно. Поэтому к достижению намеченных целей приходилось искать иных путей.

В то время как происходил приведенный разговор с патриархом, в Москве уже жили нанятые в Англии преподаватели, которые и организовали здесь школу желательного для Петра типа. Это были: профессор шотландского эбердинского университета Фарварсон (Henry Fargwarson) с двумя своими товарищами Гвином (Stephen Gwyn) и Грейсом (Richard Gries). «Поденная записка» в перечне нововведений Петра за 1699 г. относит учреждение школы этих учителей — Навигацкой, как ее стали называть, — именно к этому 1699 г.; так, по крайней мере, можно заключить из слов записки: «Тогда же (под 1699 г.) почалась школа Навигаторская, также и прочих наук школы начало свое восприимать по малу стали, тако ж и разные художества; и приумножены школы латинские и вновь заведены немецкие и других языков»[451]. И князь Б. И. Куракин в своей автобиографии относит заведение математических школ к времени между 20 июля 1699 г. и 20 июля 1700 г.[452] В нашей старой литературе открытие Навигацкой школы относилось почему-то даже к точно определенному дню, именно к 19 августа 1699 г., что повторяется иногда и теперь[453]. Однако последующие разыскания Веселаго выяснили, что трое названных выше англичан по приезде в Москву осенью 1699 г. более года оставались без дела. Возможно предположить, что они прибыли в Москву 19 августа 1699 г., день, к которому и стали затем приурочивать открытие школы. В ожидании занятий они поселились у своего земляка, англичанина Андрея Кревета, переводчика Посольского приказа, жили втроем в одной тесной комнате, или, как они писали в своем челобитье, «палатченке», и терпели нужду. Кревет довольствовал их чем мог, однако не всем: «сподоблял их всякими нуждами: питьем, и людьми, и лошадьми, и прочим, только кроме харча, и платья». Захваченный другими делами, Петр на время как бы забыл об их существовании, а они не могли добиться толку в московских учреждениях, чтобы двинуть дело, для которого их вызвали, и чтобы выхлопотать себе обещанное им жалованье[454]. В декабре 1700 г. они подавали прошение об отводе помещения под их школу на Мясницкой или на Покровке[455]. Только 14 января 1701 г. последовал указ об открытии школы математических и навигацких наук, в которой велено быть преподавателями «англинские земли урожденным: математической науки Андрею Данилову сыну Фархварсону, навигацкой — Степану Гвыну да Рыцарю Грызу». Школа отдавалась в ведомство Оружейной палаты. Контингент учеников для нее предписывалось набрать из «добровольно хотящих», иных же отдать туда «и со принуждением», причем ученикам устанавливалось содержание, смотря по успехам в учении, по 15, по 10 копеек и меньше в день. Для помещения школы этим указом предписывалось взять Большой Полотняный двор в Кадашевской слободе, об очистке двора снестись с постельничим Гаврилой Ивановичем Головкиным, управлявшим Мастерской палатой, в ведении которой находилась Кадашевская слобода, деньги на всякие нужды по устройству этого двора отпускать из доходов Оружейной палаты[456]. Однако устроить школу на Полотняном дворе оказалось по каким-то причинам неудобным, и 23 июня того же 1701 г. велено было поместить ее в незадолго перед тем (1692–1695 гг.) выстроенной над Сретенскими воротами башне, получившей название Сухаревой, где школа и находилась во все время ее существования с 1701 по 1715 г.

Таким образом, начало Навигацкой школы в Москве следует относить только к 1701, а не к 1699 г., как это делает «Поденная записка». Время указано «Запиской» приблизительно, и небольшая неточность, допущенная ее составителями, легко объяснима. В 1699 г. приехали из Англии преподаватели для Навигацкой школы. Об устройстве школы могли быть разговоры в связи с их приездом осенью 1699 г. и в 1700 г. по поводу поданных англичанами челобитных. Затем последовали распоряжения об открытии школы в 1701 г. В памяти Петра и его помощников по составлению «Поденной записки» 1699 г. запечатлелся как действительно начальный исходный момент всего этого дела; к нему и приурочено было учреждение школы.

Книгопечатание

Как другое культурное нововведение 1699 г., кроме школы, «Поденная записка» отмечает печатание таких книг, которые ранее в России не печатались. «Того ж года, — читаем в записке, — исправлена друкарня в чистоте печати, и начали многие книги переводить и печатать инженерские, артиллерийские, механические и прочих художеств, также и исторические и календари». В этих словах содержатся собственно два известия: во-первых, об исправлении типографии, во-вторых, о появлении книг нового научного содержания. К какой типографии относить и как понимать слова «исправлена друкарня в чистоте печати»? Идет ли здесь речь только об улучшении шрифта на московском Печатном дворе, или же известие «Записки» о