— Это из-за отжиманий? Надо было мне раньше… — ляпнул Пух и в ужасе заткнулся.

— А?.. Слушай, отжаться любой долбоеб может. А ты и книжки читаешь, и вообще…

Что именно «вообще», унесенный в верхние слои стратосферы Аркаша уточнять не стал. Его разрывало на тысячу маленьких Пухов. Забылось и вторжение варваров, и преображение папы в коммерческого Горлума, и беспокойство за друзей, и даже присутствие в его жизни бестелесной твари из Танаиса… Проблема с этим свежеобретенным состоянием была только одна, зато серьезная: от счастья он не мог связать и двух слов — и потому мычал, как дебил.

— Эм-м-м, — промычал, как дебил, Аркаша. — А я, ну, ты мне, это, э-э-э, кхм. Кхммм!

Он хотел сказать «тоже нравишься», но понял, что вместо этого, кажется, сейчас блеванет от волнения.

— Думаешь, я не в курсе? — вполголоса сказала Аллочка и взяла его за руку.

Суммарно всё приятное, что до этого момента испытывал в жизни Аркаша Худородов (даже регулярное изучение болгарского комикса), померкло по сравнению с ощущением этой теплой ладошки.

В голове взрывался салют. Хотелось верещать.

На улице как-то моментально стемнело, но, во-первых, Пух не обратил бы внимания даже на восход второго, а то и третьего солнца, а во-вторых, в последние недели ночь и так, кажется, начиналась сразу после утра.

Самообладания пока хватало на то, чтобы не месить лужи, — тем более что Аллочка их аккуратно обходила, стараясь не загадить свои небесно-голубые «мавины».

Очень тесно, придушенно подумал Аркаша, на ней сидящие.

— Пошли погуляем, — сказала одноклассница.

Пух не смог бы возразить, даже если бы у него были другие планы, — хотя время, погода и обстоятельства для прогулки, честно говоря, были не самыми подходящими.

Спутница, к счастью для окончательно утратившего дар речи Аркаши, задумалась и замолчала — хотя руку не забрала.

Пух, переживший первый шок и вдруг осознавший себя в новом качестве кавалера, вышедшего подышать свежим воздухом за руку с девушкой («своей девушкой», подсказало сознание), вдруг засомневался: а точно ли он правильно интерпретировал ситуацию? Может, Аллочке от него что-то надо, а он…

— Заебалась я, Аркаш, — вдруг тихо сказала спутница, словно отвечая на его незаданный вопрос. — Крутую с себя строить. Мама со мной не разговаривает, с того как один там… Полудурок ляпнул что не надо. По району сплетни, жу-жу-жу все, бабки пялятся у подъезда. Ничего не хочу — учиться не хочу, видеть никого не хочу, смотрят на меня все, как на…

Она осеклась и быстро стрельнула глазами на Пуха, опасаясь наговорить лишнего. Тот, по правде говоря, ничего из монолога не понял, но моментально растаял, забыл о своих недосформированных подозрениях и покрепче сжал ладошку одноклассницы.

— Я тоже не могу больше, — вдруг услышал он свой голос. — Всё не так, как раньше. И уже так не будет.

Следующее мгновение одновременно растянулось до бесконечности — и сжалось в точку с абсолютной массой, как двигатель звездолета, обуздавшего энергию черных дыр из одного рассказа, который…

Аллочка остановилась, притянула Пуха к себе и легонько, едва ощутимо поцеловала в губы.

В романах Гарри Гаррисона эмоциям места особо не было — именно поэтому Пух их так и любил. Там мужчины с грубоватой ленцой отвечали на призывные телодвижения галактических красавиц; даже амазонки из цикла «Неукротимая планета» выполняли прикладные функции подсвечивания достоинств главного героя. Если бы не русская литература, по которой у Аркаши всегда (из принципа) была пятерка, то у него не было бы даже опорных точек для осознания своего состояния: «земля ушла из-под ног»? «Весь остальной мир перестал существовать»? «Счастье захлестнуло, как океанская волна»?.. Он не понимал, обрывки ли это цитат, или фейерверк его собственного воображения, или и то, и другое одновременно. Ясно было одно: прежней жизнь уже не будет. Стоило, абсолютно точно стоило вытерпеть весь кошмар последних недель ради этого!

Аллочка повлекла его, ошарашенного, дальше по плохо освещенной улице. Где конкретно они находились, Пух не знал и знать не хотел — места для таких незначительных подробностей в нем не осталось.

Зато вернулся дар речи.

— Алла, давай я тебя домой провожу, темно совсем, — веско сказал Пух взрослым голосом. — Район у нас сама знаешь какой.

Вместо ответа спутница стиснула его ладонь (Пуха снова завертело в космической карусели) и повлекла сквозь какие-то кушеря к, кажется, темной беседке.

ЦГБ, сообразил Аркаша. Центральная городская больница занимала целый квартал в самом центре и, помимо медицинских строений, включала в себя мини-парк и несколько сквериков — в одном из которых, как знали все ученики близлежащей 43-й школы, санитары иногда выгуливали психов из соответствующего отделения. Всё это, конечно, было огорожено кирпичным забором в человеческий рост, но когда и кого, спрашивается, в Ростове останавливали заборы?

Про скверики в ЦГБ было известно и другое: именно туда после наступления темноты старшие пацаны водили телок для игр в бутылочку и в карты на раздевание; так, по крайней мере, утверждал школьный конвейер слухов. Ни в какие бутылочки Пух сроду не играл, а в карты умел только в подкидного дурака (причем папа эту игру презирал, мама не понимала, а вот бабушка всё понимала — и неумолимо оставляла надувшегося Аркашу в дураках).

Неясно было, чтó у Аллочки на уме, — но Пух понял, что готов вообще ко всему.

Кроме того, что произошло через три минуты.

Они остановились в нескольких шагах от темной беседки — точнее, остановилась Аллочка, а Пух по инерции прошел еще полшага и, стараясь не разжать ладонь, неловко вернулся на исходную позицию и вопросительно посмотрел на спутницу сверху вниз. (По правде говоря, он был выше Аллочки сантиметра на полтора, но всё равно же это считалось «сверху вниз»!)

Та приоткрыла губы.

Пух почувствовал едва различимый аромат жвачки «Juicy Fruit» — удивительно, что только сейчас.

Аллочка взяла его вторую руку и вдруг резко прижала к месту, где под джинсовой курткой должна была, по идее, находиться ее грудь.

Аркаша замер и выпучил глаза — происходило что-то странное и никак не укладывающееся в его представления о первых свиданиях. И даже, честно говоря, о десятых свиданиях.

— Помогите! — вдруг взвизгнула Аллочка, отдергиваясь. — Насилуют! Кто-нибудь!..

Звучало это неестественно, как в театре.

Моментально, словно по сигналу, в темной беседке образовались две тени.

Уже всё понявший Пух неловко отступил, споткнулся и упал в лужу.

— А ну лежать! — сказал вышедший из беседки рыцарь Алёша, театрально поддергивавший повыше рукава кожана.

Встать Аркаша и не пытался. Его ветровка пропитывалась коричневой ЦГБ-шной жижей.

— Маньяка поймали, гхы-гхы, — пошутил незнакомый, похожий