— Это очень немного, — ответил я. — Но нам и такая малость может оказаться не под силу, потому что я не знаю, как мы будем зарабатывать себе на жизнь.

— Вы говорили, эта женщина заказывала вам шитье, — обратилась мисс Квиллиам к моей матушке. — Среди моих соседей по площадке есть добрые люди, которые дают мне такую работу, может, найдут что-нибудь и для вас. Мистер Пичмент — портной, шьет готовое платье, они с женой очень ко мне добры. Уже несколько месяцев я зарабатываю тем, что помогаю им в надомной работе для магазина готового платья. Я им очень обязана, они спасли мне жизнь. Знаете, едва я успела здесь поселиться, как захворала, и миссис Пичмент меня выходила. Завтра я вас с ними познакомлю: может быть, они найдут для вас работу, во всяком случае, пока сезон не кончился.

— Вы очень добры. Но, выходит, вы больше не надеетесь устроиться гувернанткой? — удивленно спросила матушка.

Мисс Квиллиам словно бы не услышала вопроса, и матушка не стала его повторять, потому что и нам, и мисс Квиллиам еще очень многое хотелось выяснить.

Вскоре, однако, поскольку мы с матушкой устали, было решено, что нам пора спать. Для того, чтобы распаковать наши два узла и разложить вещи по местам, много времен не потребовалось; с нашими пожитками комната выглядела такой же пустой, как без них.

Я устроился в чулане, который, собственно, представлял собой маленькую комнату, примыкающую к большой, — расположение, характерное для домов того времени. Мисс Квиллиам дала мне стеганый соломенный матрас, я застелил его простыней и забрался под одно из наших двух одеял.

Прислушиваясь к неясному бормотанию женщин, я заснул. Однажды, когда я проснулся (или проснулся наполовину), мне почудились всхлипы и нежный голос, нараставший и спадавший, как волна. Спал я плохо, потому что всю ночь с улицы, с лестницы и из прочих частей дома доносились шумы: громкие споры, пьяное пение, а как-то раз кто-то стучал и ломился в запертую дверь.

На следующее утро мисс Квиллиам повела нас знакомиться с Пичментами. В их комнате меня, по контрасту с пустотой у мисс Квиллиам, поразила теснота, и вскоре я понял, что это помещение, размерами не превосходившее первое, служило кухней, спальней, гостиной и мастерской семейству, которое, помимо родителей, включало в себя не менее семи детей, от почти взрослых до грудного младенца, и все они сейчас были дома. Несмотря ни на что, здесь царили чистота и порядок. Более того, тесноту увеличивало сооружение из поблекших, истертых турецких ковров (они свисали с веревок, прицепленных к крючьям на потолке, — все это напомнило мне старые шатры из арабских сказок) — с его помощью был отгорожен угол.

Еще не пробило и семи, но работа кипела вовсю: несколько девочек и мальчиков кроили войлок и шили из него фигурки кукол, старшие, под руководством родителей, стачивали куски ткани и обрабатывали петли.

Мистер и миссис Пичмент были очень дружелюбны, а их мягкий западный говор ласкал мои уши после лондонской речи с ее постоянными подъемами и падениями тона.

— Я могу взять для вас у мастера кое-какую работу, так же, как брал для второй молодой леди, сейчас ведь самый сезон, — сказал матушке мистер Пичмент, когда узнал, что она нуждается в заработке. Матушка его поблагодарила, и он добавил: — Но сколько это продлится, угадать невозможно. Когда закроется парламент и закончится сезон, работы будет с гулькин нос.

— Имейте в виду, — с любезной улыбкой вмешалась его жена, — если работы будет мало, делиться ею мы не станем.

— Здесь нелегко сводить концы с концами, — задумчиво протянул ее супруг. — Лондонский люд не дремлет.

Произнося это, он подпер сбоку пальцем нос; в ходе разговора он повторял эту фразу неоднократно и каждый раз сопровождал ее тем же жестом: намекал, очевидно, что они хитры, но он тоже не промах.

Вопрос о том, чем заняться мне, тоже решился: оказалось, что старшему сыну Пичментов, Дику (он был старше меня на год или два и зарабатывал несколько шиллингов в неделю, продавая на улице кукол, сделанных младшими детьми), открылась благоприятная возможность, как с гордостью выразился его отец, по части торговли вразнос овощами и фруктами. И потому мне и матушке было предложено, чтобы мы купили лоток и запас товара и я бы занялся его продажей.

Переговоры об условиях проходили долго и сложно, так как две партии разошлись во мнениях.

— Нет, — повторял мистер Пичмент, — мы хотим взять с вас справедливую цену и ни гроша сверх того.

— И сколько же это будет, как ты думаешь, мистер Пичмент? — рассуждала его жена.

Тут Дик, угрюмо на нас покосившись, шепнул что-то отцу на ухо, тот покачал головой, и мальчик сердито отошел в Другой конец комнаты.

Тем не менее при посредничестве мисс Квиллиам все наконец сошлись на том, что я буду платить пять пенсов в неделю за прокат лотка, кукол покупать по четыре пенса и отпускать публике по шиллингу. Более того, было решено, что в то же утро Дик возьмет меня с собой, чтобы посвятить в тонкости своего загадочного искусства.

Когда мисс Квиллиам внесла за нас деньги, я повесил себе на плечо тяжелый лоток, и мы с Диком вышли на улицу.

— Мои папаша с мамашей простофили, — буркнул он угрюмо, когда мы успели добраться до конца улицы. — Могли бы взять с вас и поболее.

Я заметил, что в его речи уже больше чувствовалось влияние Лондона, чем Дорсетшира.

— Справедливая цена! — буркнул он. — Я говорил им, какая она, эта самая справедливая цена. Говорил, но они не хотели слушать. — Он пнул валявшийся на дороге камень.

Ободренный его словоохотливостью, я задал несколько вопросов о своей новой профессии, но он ничего не ответил. Мы шагали молча (я с трудом успевал за ним, так как шел с грузом) до угла Флит-стрит и Чансери-лейн, где, хотя время давно перевалило за восемь часов, толпы людей все еще спешили на работу.

— Вот тут ты должен ходить, — объяснил Дик. — Но не так поздно, как сегодня, иначе останешься ни с чем.

— А что я должен делать?

К моему удивлению, он внезапно схватил какую-то из кукол и, угрожающе размахивая ею над головой, заорал:

— Куклы! Покупайте мои куклы!

Он со стуком опустил куклу обратно на лоток.

— Вот это и делай. И будь готов, когда тебя прихватят фараоновы подручные и потребуют денег.

— О чем это ты?

— Боже праведный! Ну и простота! — воскликнул он, обращаясь к воображаемой публике. — У меня время не казенное. Или ты берешься, или нет.

С этими словами он, ни разу не оглянувшись, удалился.

Готовясь сделать первые шаги в коммерции, я обнаружил, что набрать в легкие побольше воздуха и крикнуть совсем не простая задача; мне казалось, что, если я попытаюсь, надо мной будут смеяться. Наконец я сумел исторгнуть из себя слабый писк и удивился тому, что пешеходы как ни в чем не бывало спешат мимо, вместо того чтобы остановиться и посмеяться. Я начал кричать громче и обращать свои призывы не ко всем прохожим скопом, а к отдельным людям, но за все утро сумел продать только одну куклу.