— Я в долгу перед тобой, дорогой мой Сергей, но разрешить захоронение на Новодевичьем никто, кроме мэра Москвы, не может, а он вернется лишь через четыре дня. Уж извини, приятель, за то, что выполнить твою просьбу не в моих силах.

— А Троекуровское?

— Тут помочь могу, пришли на мое имя просьбу от «афганцев», и все будет сделано.

— Спасибо вам большое.

— Чем могу… Еще раз прими самые искренние соболезнования. И прошу тебя: держись.

— Спасибо. — Савелий положил трубку, и глаза его снова были на мокром месте.

Богомолов набрал номер и сказал:

— Равиль Хакимович? Это Богомолов. Сергей Мануйлов переговорил с Виктором Степановичем, и он ждет от «Герата» письмо с просьбой о захоронении Олега на Троекуровском кладбище.

— Спасибо огромное! А где сейчас Сергей?

— У меня, передаю трубку.

— Равиль, здравствуй.

— Слава Богу, приехал? А я только час назад узнал от Ростовского, что ты в Болгарии. Его ведь тоже не было, на родину летал, сына отвозил своей бывшей.

— Как вы там? — Савелий с огромным трудом сдерживал слезы.

— Осиротели мы, Серега, осиротели! — с надрывом произнес Равиль.

— Господи! — вскричал вдруг Савелий. — Как же все несправедливо! За что ты караешь самых лучших? — Он уже не стеснялся слез, ручьями бежавших по его щекам, не стеснялся генерала Богомолова, который впервые видел его в таком состоянии и» не зная, что предпринять, традиционно подумал, что в таком состоянии водка — самое лучшее средство. Он вытащил из стола бутылку «Кристалла» и два хрустальных стаканчика.

— Я знаю, вы с Олегом были близкими друзьями, и у меня просто нет слов, чтобы утешить тебя, скажу только одно: держись!

— Постарайтесь найти хорошее место для могилы: лучше всего под деревом, это очень важно для него, — сказал Савелий.

— Сделаем все, как нужно, не волнуйся, сам займусь этим, — заверил Равиль.

— Похороны двадцать четвертого?

— Да, через три дня, как И положено по христианским обычаям, а потом девять дней, сороковины. Тебя где искать, чтобы сообщить о подробностях церемонии?

— Трудно сказать. Может быть, дома, может, у братишки моего, Воронова, его телефон знаешь?

— Да, знаю.

— А проще всего — звони мне по мобильному, запиши его, — вспомнил Савелий.

— Мне Андрей уже его дал. Не раскисай, Серега. Что поделаешь теперь? — устало проговорил Равиль.

— Ладно, постараюсь, пока… — Но, заметив знак Богомолова, попросил: — Подожди! Константин Иванович хочет что-то сказать. — Савелий протянул трубку генералу.

— Равиль, какая-нибудь помощь еще нужна?

— Нет, товарищ генерал, с остальным сами справимся, спасибо большое.

— Если Сергей понадобится, то сегодня он побудет у меня.

— Очень хорошо: ему нельзя сейчас оставаться одному, — одобрительно заметил Равиль и еще раз поблагодарил генерала за помощь и сочувствие в эти скорбные дни.

Несколько минут они с Савелием помолчали, потом Богомолов сказал:

— Давай помянем хорошего человека. — Они встали, выпили не чокаясь.

— Спасибо вам, Константин Иванович.

— За что. Господи?

— За все!

— И тебе спасибо.

— А мне за что? — удивился Савелий.

— И тебе за все! — серьезным тоном ответил генерал и устало сел. — Ты правильно сказал, что Господь забирает к себе самых лучших, а если подумать, зачем ему там, на небе, худшие? Сейчас Олег обрел бессмертие: ему легче, чем нам. Наверное, смотрит на нас и жалеет нас, бедных…

— Может, я пойду? Вас там столько людей дожидается? — напомнил Савелий.

— Я тебя отпущу только при одном условии, — ответил Богомолов.

— При каком это? Думаете, могу наделать глупостей? — криво улыбнулся Савелий.

— Так плохо я о тебе подумать не мог, — обиженно отрезал генерал.

— Извините.

— Ты виделся с Вороновым?

— Он же на работе!

— Я сейчас вызову его к себе. — Константин Иванович нажал кнопку селектора. — Миша, позови ко мне Воронова.

— Одну минуту, — ответил Рокотов и тут же спросил: — Вы принимать еще будете?

— Да, объявите, что через десять минут прием продолжится, — он виновато развел руками, — жизнь-то продолжается.

Савелию вдруг так стало жалко себя, что он, взглядом спросив Богомолова, который молча отодвинул свой стакан, плеснул себе еще добрых полстакана водки и залпом выпил.

Ему пришло в голову, что, когда он умрет, на земле ничего не изменится: она все так же будет вертеться, продолжая свой путь по орбите, все так же будет вставать и садиться солнце, а у людей хватит своих забот, которыми они будут заниматься. А кто-то, может быть, подумает, что Савелию на том свете гораздо легче, чем им здесь на земле.

Как же трудно представить, что тебя не будет, а все будут. Как это грустно. Савелию вспомнилось, как он, будучи восьмилетним пацаном, несколько ночей подряд заливался слезами, впервые узнав, что ему когда-то придется умереть. Это казалось таким несправедливым, что никак не хотелось не только поверить, но даже и на единый миг представить такую возможность…

Когда Воронову сообщили, что его вызывает Богомолов, он тотчас подумал, что это каким-то образом связано со смертью Олега Вишневецкого.

Эту трагическую новость он получил от Дениса, который позвонил ему со слезами в голосе около восьми часов утра, когда Воронов собирался на работу. Ему сразу все подумалось о том, что надо немедленно оповестить Савелия. Но выйти на связь с другом без разрешения Богомолова он не мог. Андрей представил, как тяжело Савелий будет переживать эту утрату. Как жаль, что они не вместе: в такие минуты обязательно нужно, чтобы рядом был близкий человек, который мог бы не просто утешить, понять, а возможно, всего лишь помолчать вдвоем.

Рокотов не предупредил Андрея, что у Богомолова в кабинете Савелий: мало ли, что задумал шеф? А когда Андрей зашел и увидел Савелия, он молча подошел к нему, обнял и крепко прижал к себе, утешительно похлопывая его по спине, вздрагивающей от душивших рыданий.

— Ничего, братишка, ничего, — шептал он ему на ухо, — что делать, все мы под Богом ходим.

— Ты не понимаешь, Андрюша, как это несправедливо! — сквозь слезы говорил Савелий. — Ну почему так глупо и жестоко? Какого парня потеряли!

— Майор, даю вам три дня отгула, — не в силах вынести этих переживаний, объявил Богомолов.

— Мы можем идти?

— Да. — Генерал подошел к ним и положил руку на плечо Савелия. — Ты когда-то говорил, что самое трудное — это пережить первые минуты трагедии, потом боль постепенно утихнет. Так что возьми себя в руки, сержант! — строго добавил он. — Идите и напейтесь, только не на глазах посторонних. Да, майор, машину я закрепил за тобой на трое суток, если для похорон чтото понадобится, звоните.