— Ты и лечение? Ой, Иоланта, ни за что на свете я не смог бы представить тебя в качестве доктора или санитарки. Ты создана для добивания раненых.

Он не знал, что Иоланта разговаривала о нем с Кейт, что уговаривала ее развестись, однако чувствовал, что в ее лице он имеет злейшего врага.

Одновременно начал замечать и со стороны других недоброжелательное и прохладное отношение к себе. Под влиянием обрушившегося несчастья он стал болезненно впечатлительным, поэтому каждое критическое замечание или потеря к нему интереса становились для него ощутимым ударом.

Будучи хорошо воспитанным, несмотря ни на что, он умел держаться в компании, но с каждым разом ему все тяжелее удавалось делать это, по мере того, как он понимал свое полное одиночество.

«У меня нет никого, никого, — думал он. — Кто же может общаться с выродком какой-то холопки… Если бы я вдруг умер, никто бы не опечалился и вообще никому бы не было дела. Я ни в чьей жизни не занимаю даже малейшего места. Никто бы и не заметил, что меня нет».

И в такие дни он погружался в глубокую апатию. Лежал часами неподвижно или просто плакал. Случались и иные моменты, моменты упорства и установления целей. Тогда он лихорадочно ходил по комнате, кусая губы и давая себе клятву.

— Я верну ее снова. И не важно, случится это через месяцы или через годы. Я должен получить ее и сделаю для этого все. Я уже доказал и ей, и себе, что у меня сильная воля, ведь я же бросил пить. Сейчас нужно жить экономно, оплатить все долги, выкупить из ломбарда ее украшения, работать, зарабатывать, много зарабатывать, отказаться от пенсии, о которой она столько раз напоминала мне. Ни словами и обещаниями, а спокойным и неустанным языком фактов буду добиваться ее заново и должен вернуть.

Следуя принятым решениям, он начал искать работу. К сожалению та, которую мог получить в Варшаве, была до смешного низкооплачиваемой и не давала перспективы роста. Отец барона Ирвинга предложил ему на выбор три места, но все они были в дальних провинциях. А пока он посчитал свои долги. Их набралось около сорока тысяч. Поскольку он решил не тратить на себя абсолютно ничего, то понял, что даже без должности за три года можно выплатить все. При таких героических взрывах энергии достаточно, однако, было встретить в коридоре Кейт, увидеть ее холодный беспощадный взгляд, пройти мимо, не услышав даже мимолетного, ничего не значащего «день добрый», чтобы опускались руки, все усилия казались бесцельными, утопией, несбыточными мечтаниями.

И снова им овладевало отчаяние.

Однажды Марыня, подавая Кейт завтрак, сказала:

— Что это наш пан так исправился? Водка ему что ли опротивела? Постоянно сидит в доме, как Бог велел, а вот два дня с утра до ночи все пишет и пишет.

Кейт ничего не ответила: ей было все равно, чем занимается Гого. Спустя неделю она совершенно случайно узнала от Кучиминьского о занятии Гого. Появившись у Кейт раньше всех, он сказал:

— Вы знаете, я вынужден обратиться к вам за помощью. Неприятная и неловкая ситуация, связанная с Гого.

— С Гого?

— Да, и я хотел бы получить ваш совет.

— Что случилось?

— Гого решил попытать свои силы на литературном поприще. Он, правда, взял с меня слово сохранить это в тайне, но я должен рассказать вам. Мне жаль его. Я просто не могу решиться честно и откровенно высказать свое мнение о значимости его творения.

Кейт усмехнулась.

— Неудача?

— Не то слово. Это что-то чудовищное, жуткое. Я люблю Гого и считаю его культурным, хорошо воспитанным парнем, но то, что он написал! Боже мой, волосы подымаются на голове: графомания самого худшего сорта. И как мне ему сказать об этом?

— Просто. Так, как мне сейчас.

Он покачал головой.

— Не смогу, учитывая ситуацию. Он пришел ко мне возбужденный и сказал, что открыл, наконец, свое призвание. Представляете, ни меньше, ни больше, как призвание, объясняя мне, что, пережив какое-то духовное потрясение, опустошающее его естество в некоторых областях, в других открыл глубину его индивидуальности и далее в том же духе! Услышав такие слова из его уст, я растерялся и сразу понял, что будет плохо. И действительно, он вытащил стопку страниц и заявил, что это три первые части повести, которую он начал писать. Руки у него, несчастного, дрожали, и он уже собрался читать, я едва сумел его отговорить. В конце концов, он оставил мне рукопись. Лишь взглянув на титул повести и прочитав название: «Сломанная жизнь», меня охватил какой-то внутренний трепет. Дальше оказалось еще страшнее. Вы не обижайтесь на меня, пожалуйста. Я знаю, что вы достаточно снисходительны, чтобы осуждать меня, но я, читая, просто умирал от смеха.

— Этого следовало ожидать, — пожала плечами Кейт. — Я только удивляюсь, что ему пришло в голову заняться литературой.

— Я предполагаю, — сказал Кучиминьский, — что его подтолкнул успех Тынецкого.

— Очень может быть, — согласилась Кейт.

— Наверняка. Так скажите, как я должен поступить? Если бы не его энтузиазм, если бы не его убежденность, что у него талант, — я должен был только определить: талант это или гениальность, — если бы не его вера в себя, я бы пришел к нему и честно сказал: «Оставь в покое это занятие. Ничего хуже в жизни я не читал».

Кейт согласилась с его выводами.

— И сейчас вы должны ему так и сказать.

— Дорогая пани Кейт! А может, вы бы сняли этот крест с моих плеч? На вас он не обидится, я же стану врагом, а еще хуже сочтет, что я хочу в зародыше убить его талант из опасения конкуренции в его лице.

Кейт все-таки не согласилась, отделавшись шуткой:

— Ах, как нехорошо с вашей стороны. Вы боитесь подвергнуть испытанию ваши приятельские отношения, а хотите, чтобы я рисковала своим семейным счастьем.

Новость о литературных притязаниях Гого развеселила Кейт и породила иронические мысли, но не заняла ее внимание надолго. Она была полностью поглощена подготовкой к премьере и не пропускала ни одной репетиции в театре. Кейт делилась своими мнениями по отдельным сценам пьесы. Под влиянием ее замечаний Роджер в последние минуты переделал диалоги и изменил финал второго акта.

Директор Засецкий, режиссер спектакля, сказал однажды:

— Вам следует взять часть авторского гонорара.

— Самым большим для меня гонораром будет успех пьесы.

А его предсказывали все: актеры, театральные критики, которые иногда бывали на репетициях, даже технический персонал.

Однажды актер, впервые представленный Кейт и не знавший ее ранее, но ежедневно видевший ее в сопровождении Тынецкого, сказал:

— Это настоящее счастье для автора иметь такую жену, как пани…

«Вы ошибаетесь», — хотела поправить Кейт, но он продолжал:

— О, я не говорю о вашей красоте, которая осчастливила бы любого мужчину, а только о вашем знании театра. На протяжении нескольких дней я наблюдал, что каждое ваше замечание повышает качество пьесы.