и искреннего великодушия, после которых можно только посоветовать взять палку и отколотить очевидца, чтобы замутить его память: прикосновением своего взгляда он загрязняет поступок. Я склоняюсь перед поступком Офелии. Однако я утверждаю, что запас сил всей ее жизни пошел на составление одного этого поступка. Я понимаю, что каждым своим словом и полным отсутствием раскаяния я усугубляю степень вашей неприязни ко мне. Но я избираю вашу несправедливость как положенный мне удел. Тот, кто летает, ненавидим более всех. Кто первенец, тот всегда приносится в жертву.

Подсудимому разрешили сесть.

Начали вызывать свидетелей — тех, на чьи идеи ссылался подсудимый на предварительном следствии, а также консультантов, которые дали бы специальную оценку и заключение. Первым был приглашен Платон.

— Есть ли в рассуждениях подсудимого общественный вред?

Свидетель отвечал:

— Законы жизни таковы, что все чрезмерное вызывает резкое изменение в обратную сторону. Поэтому крайнее зло уже граничит с неизбежно следующим за ним благом. Сократ называл себя оводом, который послан подгонять оленившегося тучного коня, допекать и донимать. Поэтому никакая мысль не может быть признана вредоносной. Всякая мысль питательна, и не только для общества. Я полагаю, космос — живое существо, наделенное душой и умом. Мысль космоса питается умом и чистым знанием человека. Душа, причастившаяся хоть толике истины, уже исполнила свой долг перед космосом.

— Могла ли идея быть действенной? — спросил судья.

— Все, что существует, обладает способностью воздействовать. Но по-разному на разных людей. Есть душа — как восковая дощечка для отпечатывания впечатлений. Да и воск разный: то мягкий, то твердый, то глубокий, то мелкий.

— Значит, вы считаете, что при условии впечатлительности души идея могла быть губительной?

— Да. Но для меня не аксиома, что смерть — зло, а не благо. Нет этому свидетелей. Жизнь, где все находятся в борьбе со всеми в общественной и в частной жизни и каждый с самим собой — есть ли она безусловное благо? Те, кто предан философии, заняты, по сути дела, только одним — умиранием и смертью. Это их практическое занятие. Судить их за их идеи — значит, остановить мысль, а я уже сказал, что мыслью питается космос.

Вызвали следующего свидетеля — отца Офелии. Несчастный сказал, что, не будь его дочь знакома с этими гангстерами, она прожила бы достойную общественно-полезную жизнь. И что надо бы посадить на скамью подсудимых и второго гангстера — Феликсова дружка Гамлета. Отец заплакал и сел на место.

Вызвали к кафедре Монтеня.

— Чем я могу свидетельствовать о виновности или невиновности Феликса? — начал он. — Ничем и чем угодно. Прибегну к примерам истории. Александр Македонский, извещенный письмом о том, что его любимый врач Филипп подкуплен, чтобы отравить его, передал это письмо в руки Филиппу и одновременно выпил приготовленный им напиток. Не показал ли он этим, что, если друзья хотят убить его, он ничего не имеет против? Теперь представьте себе, если бы Александр Македонский отравился при этом, можно ли было бы считать его смерть убийством? Ведь он сознательно и добровольно пошел на это. Психическая жизнь сложна, и как можно судить, что есть что? Один римлянин, долго преследуемый, много времени скрывался, и однажды преследователи проехали на конях у самого куста, за которым он прятался. Устав от унижения и страха, он окликнул их и принял смерть как благо по сравнению с той жизнью, какую вел. Древняя история кишит такими примерами. Так можно ли взаимодействие сложных психических систем привести к общему знаменателю? Смерть не есть безусловное зло. Люди, добровольно избравшие смерть — от голода, например, — свидетельствовали, что в медленном угасании есть даже много наслаждения, как если бы охватывал сон или глубокий покой. Я присоединяюсь к Платону: зло смерти весьма гадательно. Из всего этого следует: что бы вы ни присудили Феликсу, это ни в коем случае не может иметь значение справедливости. Я выступаю здесь, чтобы укрепить дух Феликса. Я хочу сказать специально для него: опыт научил меня тому, что мы губим себя нетерпением. Беды наши имеют свой предел, им тоже дается срок и своя необходимость. Тело очищается и укрепляется благодаря длительным и тяжелым болезням, возвращающим ему более полное здоровье. Таким образом, худшее в жизни может иметь и благотворное значение. Поэтому к любой участи надо отнестись спокойно. Участи равнозначны, мой мальчик!

Вызвали Гамлета...

Он прошел к кафедре. Черный свитер очерчивал стройный его силуэт. Силуэт противостоял пока что земному тяготению: устремленная ростом вверх основная масса как бы замерла в этом стремлении, сосредоточившись вся там, в плечах и груди, а стебель бедер и талии молодого Гамлета был тонок, вобран, пуст. Вот скоро иссякнет энергия этого юного взмыва вверх, и масса понемногу начнет сползать, заполняя стебель, растягивая его стенки как чулок, набитый к осени луком, опадет его плоть с плеч, и станет он четвероугольный, как дед Михаил, и свитер обтянет выпуклость аккуратного брюшка.

Зал затих. Гамлет молча дожидался вопросов.

— Где вы были в день смерти Офелии? — задал судья вопрос.

— Я был в деревне.

— Когда вы вернулись домой?

— На другой день после ее смерти.

— Что заставило вас? Вам кто-то сообщил о ее смерти?

— Да. Я ждал городского автобуса, которым она должна была приехать ко мне. Автобус опаздывал, и тут пришла весть, что он разбился. Кто на чем мог, приехали к месту аварии, я тоже сел в чью-то машину. Но мы опоздали, всех живых развезли по трем окрестным больницам, и мы объехали сперва эти больницы. На это ушла вся ночь. Я узнал, что Офелии не оказалось в числе живых. В город я приехал только наутро. Мне сказали, что в морг не пустят. Тогда я лег и проспал до вечера.

— Вы полагали, что она погибла в дорожной катастрофе?

— Да.

— Когда вы узнали об истинной причине ее смерти?

— К вечеру, когда проснулся.

— Когда вы узнали, на кого пало ваше первое подозрение?

— Я никого не подозревал. Было очевидно, что это самоубийство.

— Вас не удивило, что здоровая девушка в расцвете юности совершает самоубийство?

— Не удивило, восхитило. Я позавидовал ее воле, могущей совершить самый разумный поступок. Женский организм острее наделен способностью предчувствия катастрофы, которая ожидает всех.

—