Но для чего без нужды пускаться в самые опасные места и подвергать себя убийственному огню? К чему искать смерти? Рассуди хладнокровно и увидишь, что эта отвага для главного действующего лица не только бесполезна, но даже вредна и опасна общему делу: тебя убьют, и дух чинов, имеющих доверие и надежду единственно к тебе, упадет. Хорошо еще, если найдется человек, который не допустит пасть духу войска до отчаяния и сумеет возбудить в них за потерю любимого начальника месть к врагам. Но есть ли такой человек при тебе?

Для этого нужно и личное его уважение, и любовь к тебе, и бескорыстное сознание перед войском, что потеря невознаградима. Но такого бескорыстия я не полагаю в старших сподвижниках твоих[127]. Думаю даже, что в случае смерти, которую ты так ищешь, самый поступок этот перетолкуют иначе: что ты, впадши в отчаяние, не смог перенести угрожающего несчастья, и, пожалуй, еще хуже, – что ты из тщеславия только искал этой смерти, чтобы быть погребенным с М[ихаилом] П[етровичем] и В[ладимиром] А[лексеевичем]?

И поверь, что такие толки найдут верящих.

Ради Бога, мой добрый друг, береги себя для общей пользы! Только ты еще можешь поправить или хоть поддержать дела Севастополя. Да, если взглянешь на это как христианин, то не малодушие [ли] бояться пережить или быть свидетелем падения города, хотя оно, конечно, и весьма скорбное унижение для Отчизны, не похоже ли это на самоубийство, не грех ли это?..

Из дневника лейтенанта Л. А. Ухтомского о деятельности П. С. Нахимова

…Разбирая службу Нахимова, видим столько постоянной ревности к службе, столько участия к подчиненным, не говоря уже об его прекрасных душевных качествах. Некоторые обвиняют Нахимова в односторонности, но мне кажется, что это несправедливо. Конечно, никто не станет восставать против его морских познаний; Синопское дело и два приказа по эскадре до сражения и после оного доставили Нахимову лучшие страницы в истории русского флота.

Соображая все это, мне кажется, что он мог бы быть хорошим командиром Черноморского флота. Напротив, у него отняли всякую власть. Я помню, летом 1854 г. я съехал с фрегата на Графскую пристань и увидал Пав[ла] Степановича] с трубою. По черноморскому обычаю, я поздоровался с адмиралом, приподняв фуражку. «Здравствуйте, г. Ухтомский, – сказал адмирал, идя своею скорою походкою. – Вот наблюдаю… как ваш отряд вошел на рейд и как становится на якорь, сам же сижу на берегу без дела, точно курица, которая вывела утят», – добавил адмирал с горечью.

Должно быть, старику было горько, когда он решился высказать это мне, молодому офицеру.

Матросы очень любили Нахимова, несмотря на его строгость по службе, и не иначе называли его, как «наш старик Павел Степанович». Во время обороны Севастополя адмирал вел себя как настоящий герой; он был везде, где видел опасность. Нисколько не думая о своей жизни, объезжал батареи, ободряя людей своим присутствием. В это время к нему обращались за помощью, как к человеку, сильному своим моральным влиянием.

После 15 октября все обращались к нему с просьбою съездить на батарею № 10, на Константиновскую крепость и на другие. На днях он был и у нас, на Малаховом кургане, лошадей оставил около нашего вала и пошел на гору, взяв меня в провожатые.

Посетив Истомина и осмотрев бастион, адмирал отправился в город. Я последовал за ним, так как мне нужно было ехать в госпиталь навестить раненых нашей команды.

«И прекрасно, – сказал адмирал, – идемте вместе». Дорогою он жаловался на беспорядок, существующий в администрации гарнизона. «Вчера один солдат, – продолжал адмирал, – остановил меня на улице и упал на колени, прося защиты против начальства, которое его обижает. Да разве я дивизионный генерал! Сегодня утром на 3-м бастионе подошли ко мне несколько человек арестантов, жалуясь, что им не дают следуемой морской провизии; и это не мое дело, – заключил Нахимов, – это дело командира порта».

«Вы, г. Ухтомский, идете в госпиталь? И прекрасно, мне тоже нужно туда».

Нужно заметить, что Нахимов почти каждый день обходил госпиталь (или бывший Морской клуб). Он входил в нужды раненых, за всем следил сам, не жалея ни трудов, ни денег для облегчения участи несчастных. В первые же дни бомбардировки операционные залы представляли огромный театр резни; отнимались руки, ноги, вынимались пули, осколки и проч. Медики работали день и ночь и едва успевали подавать необходимые пособия.

Мы проходили между рядами кроватей вслед за Нахимовым. «Ваше превосходительство!» – закричал один раненый. Адмирал остановился и стал расспрашивать, кто это лежит. Ему назвали матроса, прибавив, что его сильно обожгло пороховым взрывом на 3-м бастионе. «Вы меня не узнаете?» – продолжал раненый. «Нет, не знаю, – отвечал адмирал. «Я фор-марсовой с корабля “Двенадцать апостолов”. Вот третий день лежу. Явите Божескую милость, позвольте на батарею!» – «Как же ты пойдешь в таком виде?» – заметил ему адмирал.

«Уж как-нибудь пойду; только позвольте!» – упрашивал настойчиво раненый. Спросив медика о состоянии здоровья больного, адмирал отправил его на бастион, однако с маскою на лице. Обойдя раненых, мы перешли в операционную залу и, между прочим, остановились около матроса, которому отнимали ногу.

Раненый терпеливо переносил операцию. Но, увидав адмирала, обратился к нему. «Ваше пр-во, а ведь это они нам за Синоп отплачивают!» – «Правда, братец, за Синоп», – отвечал адмирал. «Ну, уж и задал же я им Синоп!..» – отвечал матрос, сжимая кулак. Нахимов невольно вздохнул, и мы пошли дальше.

И знаете ли, при слове Синоп мне стало больно за Нахимова и вспомнился следующий случай. Во время Синопского дела я был на Сухумской эскадре и в начале декабря 1853 г. на шхуне «Смелая» возвратился в Севастополь. Конечно, все мы очень сожалели, что не имели счастия быть в Синопе, и с жадностью ловили все подробности и последствия этого дела.

Очевидцы рассказывали нам о сражении, о торжественном возвращении флота на Севастопольский рейд и проч., и при каждом рассказе Нахимов оказывался действительно бравым и распорядительным адмиралом, и все мы превозносили его донельзя.

B первый свободный день я отправился к Нахимову по праву знакомого. Он был очень любезен, жалел, что меня не было в Синопском отряде, и невольно увлекся, рассказывая о Синопе. «Только ужасно то, г. Ухтомский, – сказал адмирал, – что эта победа подвинет против нас войну, ибо англичане увидят, что мы им действительно опасны на море, и поверьте, они употребят все усилия, чтобы уничтожить Черноморский флот».