Модернизация есть, собственно, ответ на вызовы бедности и глобализации, если иметь в виду, что она обеспечит подъем экономики за счет роста производства конкурентоспособных продуктов и повышения эффективности. Смысл ее в преодолении отсталости, в том числе в техническом оснащении экономики, но это даже не главное. Главное — расстаться с косностью, привычной по советским и дореволюционным временам, быстро ухватывать и осваивать все лучшее в мировой практике, добавляя свои ноу-хау.

Напомню недавние дискуссии о Португалии, которую вдруг стали упоминать в качестве маяка для России. Многие усмехались: тоже мне пример! Мы по населению в 15 раз больше, масштабы наших экономик несопоставимы. А уж политическая и военная сила — говорить нечего. Но в том-то и дело, что нам даже сегодня легче догнать США по военной силе или основные европейские страны по объему производства, чем маленькую Португалию по ВВП на душу населения.

По данным Мирового банка[34], в 1999 году Россия производила душевого ВВП (точнее, валового национального дохода, разница невелика) 6990 долларов США в год, а Португалия — 15 860. То есть мы имели душевой доход, равный 44 % португальского. И увеличить его более чем вдвое лет за 15–20 — это гораздо больший подвиг, чем добиться стратегического равновесия с НАТО. Такого прорыва к благосостоянию наша страна еще никогда не совершала. Поэтому усмехаться не стоит.

Вызов же в том, что модернизация может осуществляться двояко — сверху и снизу. Российская традиция — модернизация сверху, усилиями власти и с подавлением низов. Начиная с Петра I, когда мы стали бороться с отставанием, почти вся наша история — это история отставания и модернизации сверху в стремлении его преодолеть.

Модернизация сверху привлекательна для власти, поскольку, как кажется, сулит более быстрые результаты и оправдывает усилия государства.

Модернизация снизу основана на повышении экономической активности за счет предоставления максимальной свободы, ограничиваемой только демократическими процедурами в интересах всех. Отсюда большая неопределенность в каждый данный момент, порой невозможность для власти просто и быстро, с нарушением правил решать текущие проблемы. Нельзя точно сказать, когда будут получены желаемые результаты, и всегда есть сомнения, будут ли они получены вообще. Но сегодня только такая модернизация способна перевести Россию в постиндустриальную эру.

Соблазн поставить на государственную власть, проистекающий из традиции, постоянно висит над нами. Двуглавый орел и советский гимн как бы освящают это путь, подсказывая: это наш особый путь, отвечающий нашим традициям и культуре. Но это гибельный путь, потому что он еще позволяет догонять на этапе индустриализации. Мы этот этап не просто прошли, а проскочили. А для постиндустриального общества, для экономики, основанной на знаниях (knowledge based economy), этот вариант не подходит.

Ответ на вызов состоит в том, что бы не сбиться, чтобы твердо ориентироваться на модернизацию посредством частной инициативы и открытости.

Авторитаризм — это как раз вызов, обусловленный стремлением власти подгонять события и принуждать людей к быстрому самосовершенствованию ради благих целей модернизации. А заодно и для своего укрепления. Со временем абстрактная идея совершенствования людей и страны легко вытесняется абсолютно конкретной идеей самоукрепления. В истории такое случалось сплошь и рядом, особенно если роль граждан исполняют послушные, хотя и лукавые, подданные, предпочитающие кусок хлеба за послушание и возможность воровать борьбе за свои собственные права.

Ныне в России есть две активные социальные силы, способные служить ее развитию: бизнес и бюрократия. Я оставляю в стороне гегемона былых времен, ибо сейчас он не является силой развития, да и не являлся никогда, оказавшись, вследствие распространения марксистской догмы, удобным объектом демагогии со стороны людей и партий, желавших захватить власть от имени трудящегося большинства.

Бюрократия — это власть государственного аппарата, если он получает возможность управлять политическими лидерами и если последние опираются в осуществлении своей политики прежде всего на госаппарат. При этом законы бюрократии навязывают определенные линии поведения людям, исполняющим в ее структуре определенные роли, даже если люди эти пришли со стороны с самыми лучшими помыслами. Один из таких законов состоит в том, чтобы за каждой ролью в служебной иерархии оставить максимум полномочий и минимум ответственности. Ответственность предпочтительно передавать наверх, убеждая начальство в том, что только оно может принимать ответственные решения и что если это будет делать кто-то другой, то роль и влияние его, начальства то есть, преуменьшится. Логика бюрократического правления приводит к тому, что в конце концов наверху иерархии должен быть один начальник, верховный правитель, ответственный за все. А уж полномочия останутся распределенными.

Ставка на бюрократию как на главный инструмент осуществления политики, в том числе реформ и модернизации, в силу действия указанного закона неизменно ведет к авторитаризму.

Бизнес устроен иначе. Хотя каждая компания в отдельности обычно управляется авторитарно и при этом стремится к доминированию на рынке вплоть до монополии, все вместе они образуют сеть рыночных отношений. Сеть, а не иерархию, это принципиально важно. Сеть взаимодействий, где сила одних сталкивается со многими другими силами, обладающими экономическими, а не административными ресурсами; где стремление кого-либо установить гегемонию наталкивается на противодействие. Поэтому предпочтительно договариваться и устанавливать общие правила игры.

Конечно, конкретные предприниматели прежде всего, особенно у нас, готовы вступить в сговор с властью, купить ее и сделать инструментом реализации своих интересов. Но одни преуспевают в этом деле, а другие — нет, всех облагодетельствовать нельзя. Потом первые обнаруживают, что нанявший вооруженных охранников (а административный ресурс сродни пистолету Макарова) всегда находится под угрозой нападения с их стороны. Эти истины наш бизнес как раз сейчас осваивает.

Поэтому в конечном счете бизнес объективно заинтересован в демократии, гражданских свободах. Так было в годы Французской революции, так есть и сейчас. Безусловно, буржуазия может верно служить диктатуре и извлекать из этого выгоды. Но предпочитает все же не прислуживаться.

В нашей нынешней ситуации эти две силы, бюрократия и бизнес, сосуществуют и сотрудничают. Иначе быть не может. Но кроме того, они и борются друг с другом за влияние. И есть хороший способ понять, кто побеждает: если усиливается авторитарный стиль, то бюрократия; если авторитаризм сталкивается с сопротивлением и уступает, то бизнес.

Опасность авторитаризма и бюрократии в том, что они подавляют свободу и инициативу, препятствуют развитию общества. С постиндустриальным обществом они вовсе не совместимы. Они могут осуществлять модернизацию, но только сверху. Они исходят из того, что свободные люди, в силу их пороков и неготовности к свободе, неумения ею воспользоваться, нуждаются в контроле с их стороны. Отсюда тяга к управляемой демократии, которая есть не что иное, как сочетание формальных демократических институтов (как было и при советской власти) с реальной властью бюрократической иерархии. Вызов авторитаризма состоит в том, что российскому обществу после демократической революции вновь может быть навязана традиционная в своей основе модель, опирающаяся на двуглавый герб и советский гимн, лишающая страну исторической перспективы.