был арестован, обвинен в т. ч. в пропаганде сионизма, и приговорен к многолетним исправительно-трудовым лагерям. К счастью, Натан, сам беспартийный, попал на порядочного члена университетской парторганизации, благодаря которому его не отчислили из университета. Он закончил его в 1952 году, однако, несмотря на диплом с отличием, не смог найти работу в столице даже в школе. А зарабатывать деньги было нужно: Мария Натановна еле сводила концы с концами. Итак, благодаря поддержке влиятельного дяди, он устроился на работу в вечернюю школу для рабочей молодежи в Орехово-Зуево, где преподавал помимо истории астрономию, географию и – несмотря на внутреннее отвращение – также немецкий. А через три года ему удалось найти работу в Москве, где как раз вновь ввели совместное обучение и были нужны учителя мужчины. Он продолжал поддерживать связь со своими учениками из Орехово-Зуева[152].

В середине 1950-х годов началась оттепель, короткий период, названный так по одноименному роману Ильи Эренбурга. Доклад Никиты Хрущева на XX съезде разоблачал в характерном для автора трагикомическом стиле «культ личности», как эвфемистически были названы преступления Сталина. Из лагерей и ссылок возвращались те, кому удалось выжить, оживилась общественная и культурная жизнь, начались дискуссии, на смену пришло поколение шестидесятников, к которому присоединился благодаря своим публикациям и Натан. Все, казалось, предвещало радость – Яков Наумович вернулся из Воркуты, с Марией Натановной они смогли отпраздновать свадьбу сына с Элеонорой Павлюченко, любимой ученицей Петра Зайончковского, в семинаре которого они оба принимали участие. Натан довольно давно испытывал к ней нескрываемые чувства. Они поженились по любви, у них были общие интересы. Эля (которая сохранила девичью фамилию) опубликовала книгу о декабристах, которую я с удовольствием отрецензировала. Время от времени мы встречались в библиотеках, когда ее отношения с Натаном начали ухудшаться, затем мы потеряли друг друга из виду, и я не знаю, где она живет: с дочерью и ее семьей или одна.

Мир был нарушен в 1958 году вторжением кагебешников: обыски в их доме продолжались с девяти утра до полуночи. Этот второй после 1949 года обыск в Спасопесковском переулке был связан с т. н. делом Льва Краснопевцева, который в 1956 году организовал тайный кружок «ленинцев», состоящий из аспирантов и преподавателей Московского университета. Молодые историки изучали произведения классиков марксизма-ленинизма и ставили своей целью возвращение к «ленинским нормам», очистке идеологии от вреда, нанесенного ей Сталиным и сталинистами (используя более поздний термин, их можно описать как стремящихся к «социализму с человеческим лицом», еще одной утопии, которую окончательно развеяла интервенция в Чехословакию). В эту группу входил Николай Обушенков, историк, однокурсник Натана. Я хорошо знала его энергичную жену Ларису, поскольку Лара работала в группе профессора Ильи Соломоновича Миллера в Институте славяноведения СССР. Лишь спустя годы я поняла, почему он выделял ее и так заботился о ней… Еще одним обвиняемым был также коллега Натана по учебе, Николай Покровский, приговоренный к семи годам заключения в исправительно-трудовых лагерях; после возвращения он работал в Новосибирске, издал много замечательных книг, которые я с восхищением изучала; в новую эпоху его избрали академиком РАН. Об остальных участниках кружка я ничего не могу сказать. Арестованный в 1957 году Краснопевцев был приговорен к десяти годам исправительно-трудовых лагерей за «антисоветскую деятельность»; после возвращения в Москву он подрабатывал кем только мог, а недавно стал главным хранителем Музея предпринимателей, меценатов и благотворителей.

Натан был консультантом кружка: советовал, что читать из богатой и труднодоступной литературы. Во время допроса, следуя примеру своих самых стойких героев, он отвечал кратко, по мере возможности опуская имена и проявляя отсутствие знаний о предмете. Ему угрожали тюремным заключением за «недоносительство», однако все для него закончилось лишь потерей работы в школе. С огромным трудом ему удалось найти работу в Истринском краеведческом музее и придти в себя после очередного удара. На помощь ему пришли не только его близкие: родители, жена (венцом их союза стало рождение 15 декабря 1959 года его любимой дочери Тамары, которую дома звали Тома), друзья из школы и университета, а также два выдающихся ученых: Петр Андреевич Зайончковский и Юлиан Григорьевич Оксман, а также уже упомянутая Милица Васильевна Нечкина.

Читая спустя годы различные рассказы о кружке «ленинцев», с которыми так жестоко обошлись в годы борьбы с культом личности, мы вспоминали самих себя после окончания института, когда мы также были убеждены, что все зло исходит от Сталина и сталинистов, а выход видели в возврате, как тогда говорили, к «ленинским нормам». Вернувшись, мы даже написали статью для журнала «Ведза и Жиче» (номер затерялся), основанную на воспоминаниях о Владимире Ульянове: как он дружил с рыбаками в эмиграции, катался на велосипеде, любил детей, не разрешал ставить себе памятники, также как и Надежда Крупская, которая стремилась открывать детские сады вместо того, чтобы ставить бюсты своего мужа на каждой улице. Вроде бы вся семья требовала похоронить тело, что до сих пор так и не сделано. Как и Натан, мы могли бы консультировать по вопросам подбора литературы для чтения, но ни за какие сокровища мы не стали бы членами какой-либо, даже самой невинной организации. Более того, мы радовались ликвидации Союза польской молодежи!

Благодаря Мариэтте Чудаковой, выдающемуся ученому, узнаем, как сформировалась, по словам Натана, его «научная биография». В статье Мариэтты, написанной в связи с шестидесятилетием Натана, которое пришлось на 19 апреля 1990 года, а отмечалось спустя несколько месяцев после его смерти, можно услышать знакомые интонации: «В тридцать лет еще ни одной печатной работы. Из школы пришлось уйти в 1958 году (после истории с „недоносительством”), пошел работать в музей в Новый Иерусалим. Проработал там шесть лет… Все вполне соответствовало моей идее – чтобы писать, надо самому искать. Ходил по подземелью… В хранилище нашел „Колокол” – к нему приплетены документы Голицына… В это время Зайончковский предложил написать книжечку в четыре листа для Учпедгиза – про Герцена.

– Петр Андреевич, я сразу сделал открытие!

– Идите к Оксману.

Пришел. Оксман сразу спросил:

– Вы женаты? Хорошо. Значит, на девок не будете время тратить. Некоторые пишут, как ходят на работу. А вы хотите писать так, как собираются в отпуск… Вот вам тема – тайные корреспонденты Герцена. Кто были информаторы Герцена… Кто присылал корреспонденции… Мне кажется – это для вас.

Я почувствовал себя снова мальчиком, который хотел заниматься историей! А все „взрослые” занимались не тем…»[153].

И таким мальчиком – вечно любопытным, вечно ищущим – он остался до конца. Его круг интересов расширялся, по его словам, «концентрически»: от Герцена до декабристов, от них до Пушкина, от Пушкина – к веку XVIII и его