Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но время шло, и ко мне постепенно стала возвращаться надежда. Похоже, что обо мне забыли, и если удастся дотянуть до ночи, тогда я спасусь или по крайней мере попытаюсь спастись. Оба варианта казались мне равнозначными.
Наступил полдень, и за дверью послышались громкие звуки. Сразу несколько человек тяжело спускались по лестнице. Без сомнения, за мной пришли солдаты, чтобы отконвоировать в Версаль. Я встал и приготовился следовать за ними.
Дверь открылась. Я шагнул вперед. Но оказалось, что я обманулся в своих ожиданиях. Пришли вовсе не за мной. Солдаты привели мне сокамерника. Его втолкнули в погреб, и дверь захлопнулась.
Моим соседом оказался человек лет тридцати пятисорока. На нем был форменный китель, штаны с красными лампасами и фуражка. Было заметно, что он вовсе не опечален тем, что попал в плен. Смиренное выражение на его лице свидетельствовало о том, что он скорее удивлен, чем раздосадован.
— А вот и добрый селянин, — произнес он, взглянув на меня. — Здравствуйте, любезный. Вы местный?
— Нет. Просто я оказался здесь так же, как и вы.
— Но я оказался здесь не просто так. Я — военнопленный, — сказал он и расправил плечи.
— Полагаю, что и я военнопленный.
— А вы-то почему военнопленный?
— Потому что меня ночью задержали на железнодорожных путях. Я искал дорогу.
— Тогда, любезный, у вас все будет в порядке. С вами разберутся и отпустят. Сами вы откуда?
— Из Перша.
— Вы приехали из Перша? Значит, вы мне расскажете последние новости. Доводилось ли вам видеть армию Кератри[132]? Правда ли, что у него в Дрэ сто тысяч человек, и он готов идти на помощь находящимся в Манте нормандцам, которыми командует Эстанселен?
— Вы спросили, откуда я, и, надеюсь, не откажетесь ответить мне на тот же самый вопрос. Так, откуда вы?
— Черт побери, из Парижа, конечно!
— Вы что там, в Париже, считаете, что Кератри и Эстанселен находятся в десяти лье от Версаля?
— В Париже ничего об этом не знают. Там, знаете ли, всякое говорят.
— Тогда имейте в виду: то, что у вас говорят — это глупости. Мне не известно, где находится господин Эстансе-лен, и я не знаю, имеется ли у него под началом пятьдесят тысяч нормандцев. Но я точно знаю, что в настоящий момент войска герцога Мекленбургского угрожают Ле-Ману. Я это видел своими глазами. Выходит, и в Дрэ нет никакого Кератри.
— Значит, Парижу остается рассчитывать только на свои силы. Провинция как была провинцией, так ею и осталась.
— А как же Луарская армия?
— А вот в нее-то я и не верю. Если бы Луарская армия, как нас уверяют, действительно выиграла сражение, разве не стояла бы она сейчас под стенами Парижа?
Мне не стоило распространяться по поводу Луарской армии. На первый взгляд, мой товарищ по несчастью говорил вполне искренне, и все же мне следовало проявлять сдержанность и не ввязываться в диспут. Как я был погонщиком скота, так и должен был им оставаться.
Но одновременно мне страшно хотелось узнать, каким образом этот парижанин умудрился попасть в плен к пруссакам. В конце концов, я не удержался и задал ему этот вопрос.
— Знаете, со мной приключилась одна история, — ответил парижанин. — Она одновременно простая и очень глупая. Дело в том, что у меня есть домик в деревне, и расположен он как раз между французскими и прусскими позициями, но все же ближе к пруссакам. Мне очень хотелось взглянуть на него, чтобы понять, в каком он состоянии, и для этого подвернулся удобный случай. Один мой приятель командует ротой разведчиков, и он как раз собирался совершить рейд в тех краях. Я напросился пойти в рейд вместе с ними, но неподалеку от дома на нас напали пруссаки, а я отбился от отряда и был вынужден укрыться в своем доме. Там меня и обнаружили. Мне было не по силам сражаться против полусотни пруссаков, и я сдался. В итоге я попал в плен, да еще имел несчастье увидеть свой дом. Скажите, кстати, добрый селянин, а в вашу деревню пруссаки наведывались? А если наведывались, то заходили ли они в ваш дом?
— Они его сожгли.
— Это беда, конечно. Хотя, я полагаю, что лучше бы мой дом сожгли, чем оставили в том состоянии, в каком я его застал. Вам, полагаю, известно, что такое картина?
— Они унесли ваши картины?
— Унести их они не смогли, так как картины очень большие. Поэтому они их разрезали. Из каждой картины они вырезали женщин, но оставили мужчин. Об остальном я лучше промолчу. Не кажется ли вам, что даже самый мирный буржуа выйдет из себя, когда столкнется с подобным варварством?
— Это были работы мастеров?
— Надо же, местные торговцы скотом разбираются в живописи?
Я понял, что допустил оплошность, и посему решил не развивать эту тему.
— Ладно, ладно, — насмешливо проговорил он. — Меня не интересуют ваши секреты. Однако, если вы один из тех, кто, как говорится, "ходит через линию фронта", то так и скажите. Я, знаете ли, никогда не верил в существование таких людей, и был бы счастлив познакомиться с одним из них.
— Говорю вам, что я погонщик скота.
— Какой же вы скрытный и таинственный. Настоящий дипломат.
В ответ я промолчал, и он решил сменить тему.
— Возможно я ошибаюсь, но мне все время кажется, что здесь пахнет чем-то очень приятным. Что тут может так пахнуть?
— Пахнет погребом.
— Нет, чем-то очень приятным.
Он принялся рыскать во всех углах и в итоге обнаружил небольшую кучу объедков.
— Вот видите, пахнет сыром. Господи, что война делает с человеком! Разве три месяца тому назад можно было себе представить, что, обнаружив в погребе очистки сыра, я скажу, что они приятно пахнут?
При всей моей сдержанности я счел невозможным дальше скрывать от этого простодушного и наивного парижанина мои планы относительно побега из нашей темницы.
— Сударь, — сказал я ему, перестав строить из себя крестьянина, — мне надо кое-что вам сообщить, и, полагаю, то, что вы услышите, не оставит вас равнодушным.
— Значит, вы все-таки тот, кто "ходит через линию фронта".
— Это не так, но я могу помочь вам самому стать специалистом в этом вопросе.
— Я стану специалистом по пересечению линии фронта? Это было бы забавно.
— Если мы пробудем здесь до ночи, то сможем попытаться сбежать отсюда через окно, в
