В древних преданиях (а некоторые из них сохранились, их рассказывали, в основном, детям) о богине или боге охоты — до прихода Джада, яркого, как солнце, управляющего солнцем — божества могли воскресить из мертвых своих поклонников или служителей. Языческие боги обладали такой властью, или люди верили, что обладают.

В Саврадии, в самой ее глуши, в дни и годы после падения Сарантия, во времена войн между более новыми верованиями в солнце и в звезды, было принято считать, что это неправда. Те боги уже ушли.

Джад охранял своих детей, сражаясь во тьме под миром каждую ночь, но тот, кто умирал, не возвращался обратно. Бессмертный не поднимал его снова, без ран, без повреждений, живым. В конце концов, сам любимый сын бога не вернулся обратно, когда упал с неба, правда?

Век подобных чудес, или веры в них, миновал. Вдумчивые и мудрые понимали, что старые легенды обращались к людской тоске, а тоска бесконечна. Мужчины и женщины, любовники, друзья, почти незнакомые люди, держащие ветвь дерева над погибшим мужчиной (погибшим мальчиком, как оказалось), — все знали, что они живут и выживают в жестоком мире, между рождением и смертью. Дети умирают, пытаясь вдохнуть воздух. Отцы и братья умирают, любовников убивают, женщины покидают этот мир во время родов, солдаты гибнут на войне, крестьяне — во время налетов, при свете пожаров.

Если стрела прилетела сквозь утренний свет над весенней травой рядом с древним лесом и попала тебе в грудь, когда ты повернулась лицом к стрелку, ты должна умереть.

Ты не встанешь снова в этом солнечном свете, какой бы храброй ты ни была, какой бы непокорной, каким бы до боли несправедливым ни считали другие то, что ты ушла так рано. Старые верования, пускай их когда-то считали истинными, тоже ушли. Это были всего лишь сказки, которые рассказывали для того, чтобы отодвинуть подальше ожидающую каждого человека тьму.

Теперь стало тише, там, внизу, на дороге. Перо заставил себя посмотреть в ту сторону. Он с трудом заставил себя это сделать, но если там дело плохо, они все погибнут, не только Даница. Ашариты увидят здесь его и Марина. Но на имперской дороге все оставшиеся стоять или сидящие на конях были людьми Скандира. Он увидел, как они убили последних османов. В этом месте нельзя брать заложников или пленных. Это далекий от всего уголок, дорога, хижины лесорубов, поля вдалеке, место, где этим утром властвовала смерть.

«Бойня на главной дороге, — подумал Перо, — не похожа ни на одну из известных ему картин, изображающих битву». На тех картинах копья и стяги были тщательно нацелены в точку схода перспективы. Изящество и гармония композиции на многолюдных, многоцветных полотнах. Он очень восхищался такими картинами прежде. Будет ли он еще когда-нибудь восхищаться ими снова, промелькнула у него мысль.

Он видел Скандира на его сером коне в окружении семи или восьми членов его банды. Всех, кто уцелел, по-видимому. На глазах у Перо был убит последний из османов, его умоляющий голос слабо донесся издалека. Затем наступила полная тишина. Можно было слышать пение птиц, шелестящие вздохи ветра в деревьях у него за спиной, шорох весенних листьев.

Ему показалось, что немного раньше он услышал чей-то голос. До того, как смерть пришла на опушку леса. Голос, крикнувший «Дети!». Но он понятия не имел, действительно ли слышал его, и кто это крикнул, и было ли это в действительности. Он почему-то вспоминал ту фигурку, к которой прикоснулся на поляне. Они пришли в странное место, показалось Перо Виллани.

Лежащий у его ног ашарит, который добрался сюда, наверх, чтобы убить, и сделал это, слегка шевельнулся и застонал. Кажется, пока на совести у Перо нет ничьей жизни. Он подумал, что Скандир, или кто-то из его банды, прикончит этого ашарита. Или, может быть, Марин Дживо, который все еще стоял неподвижно, будто вросшее корнями в поле дерево, на полпути к дороге, и смотрел в эту сторону. Марин держал свой меч так, словно забыл о нем. Конец оружия исчезал в траве, под странным углом к телу. Он бы мог это нарисовать, подумал Перо. Он посмотрел на запад и увидел других купцов и их охранников, и животных, которые начали выходить из леса. Тико стоял рядом с Даницей, там, где она лежала. Он настойчиво лизал ее лицо. Это было так грустно, что не выразить словами. Перо показалось, что он сейчас зарыдает.

Один из серессцев издал радостный крик, это был тонкий, странный звук, он сразу же умолк. Птицы и ветер. Османский солдат у его ног снова шевельнулся. «Я даже не могу ударить человека так сильно, чтобы он потерял сознание, не говоря уже о том, чтобы убить его», — подумал Перо. Его охватила обида. Он почти успел, он поступил правильно, бросившись сюда, он просто не сделал того, что нужно.

Он почти не знал Даницу Градек. Никто из них ее не знал. Так мало времени прошло с тех пор, как он поднялся на корабль Дживо в Серессе. Здесь и другие погибли, не только она — там, на дороге, и на полпути сюда те три османа в траве. Он понял, что Марин, наверное, добил раненого, того, кто кричал от боли.

На тех картинах, которые он видел, сцены битв выглядели праздничными. Хаос закончившейся жизни, вывалившиеся внутренности не вешали на стенах дворцов. Никто не заказывает написать сцену, где твой предок умирает, крича, обеими руками зажимая живот, чтобы не выпали кишки. А торжествующие воины из числа твоих предков никогда не отрезают головы умоляющим, готовым сдаться в плен людям. Триумф требует художественного равновесия. Точки схода. Количество синей и золотой (дорогостоящей!) краски оговорено в контракте.

Перо решил, что мысли у него бессвязные. Сознание захватила мысль о том, что он не в состоянии ясно мыслить.

Марин стоит в поле. Цветут полевые цветы. Он держит меч. Он убил человека. Другие погибли на дороге, их очень много. Даница погибла вон там. Он ее охранял. Он не справился. Она собиралась уйти. Так она сказала. Собиралась уйти со Скандиром. Которого Марин помнил с детства. Мятежник, герой. В Сеньяне они называют себя героями. Другие называют их разбойниками. Третьи называют их еще худшими именами.

Он ее охранял. Он взялся за эту задачу. Бан Раска, Скандир, которого он помнил, спросил, сможет ли он это сделать. Он ответил — да, сможет. Ему нужно подойти к ней, туда, где она лежит на траве. Он убьет того османа в траве, если он еще не умер, потом того, которого свалил ударом дубинки Перо.

«Я должен хотеть это сделать», — думает Марин Дживо. Он смотрит на свой меч, который ощущается в руке, как нечто чужеродное. Он купец. На клинке кровь. Он снова смотрит в сторону леса.

«Я слишком стар», — думает человек по имени Скандир, уже не в первый раз. Среди его людей слишком много убитых. Его никогда не смущали потери в этой долгой войне. На войне всегда есть потери, даже если она больше похожа на партизанские вылазки и провокации, чем на настоящую войну. Они никогда не надеялись победить в ней. Не в то время, пока он жив. Османы владели большей частью Саврадии и Тракезии. Да, у них были трудности там, где раньше правила его семья, но всего лишь трудности, и они не очень-то стремились оккупировать те земли, где правили Трипоны до падения.