Брат опять пожал плечами, но Даница заметила, что он колеблется.

Страх сжал ее тисками, она сказала:

— Ты думаешь, что тебя заставили метнуть тот кинжал в поединке только для того, чтобы ты сейчас вернулся в их армию?

— Я метнул нож в честном бою!

— И я об этом знаю! — ее голос звучал настойчиво. — Его тоже звали Невен. Тебя назвали в честь него. Невен Русан. Отец нашей матери.

Она слишком много наговорила, здесь еще три человека, а священники Джада постоянно осуждают колдовство, и кроме того, Сеньян считается местом, где знаются с темными силами, особенно женщины.

Все равно. Она подумала, что это ее последний шанс. Ей хотелось подойти по траве и прикоснуться к нему. Но она понимала, что нельзя.

— Невен, я не хочу, чтобы ты умер.

— Почему? Ты меня совсем не знаешь.

— Но я знаю. Знала. Не было такого дня, чтобы я не думала о тебе и о мести. Вот почему я здесь. Ты спросил. Это мой ответ. Все дело в тебе.

Она чувствовала, что трое мужчин смотрят на нее. И не отрывала глаз от брата. На мгновение их взгляды встретились. Потом он повернулся к Скандиру.

— Я не расскажу им о купцах, — сказал он. — В благодарность за мою жизнь, которая в ваших руках.

— Нет. В руках твоей сестры, — ответил тот. — Если бы не она, ты бы умер здесь, и тебя бы бросили на корм лесным тварям.

Он еще раз пожал плечами. Как мальчишка. Она пыталась представить себе, что он должен чувствовать. И не смогла. Он опять повернулся к ней.

— Тогда я благодарю тебя, — холодно произнес он.

И повернулся. Повернулся и пошел прочь, по высокой траве, мимо цветов, под ярким солнцем на небе. Они смотрели, как он идет, хорошо сложенный мальчик, спускается вниз, к канаве, потом на дорогу. Кто-то из стоящих там, увидев его, что-то крикнул Скандиру. Старик поднял руку, останавливая своих людей.

Ее брат ни разу не оглянулся. После, днем и ночью, Даница видела внутренним взором этот момент, ясно, как будто его освещал такой же весенний свет, и каждый раз не могла поверить, что он не оглянулся, не посмотрел на нее хоть раз, и что она позволила ему уйти.

Приграничные земли, во что они превращают живущих на них людей!

Он чувствовал, что плывет, он был очень высоко. Понимал: что бы ни держало его здесь, рядом с ней, его собственная яростная воля, или дар Джада, или что-то другое, или какая-то более древняя сила, теперь оно растрачено, закончилось. Он сломал это, что бы это ни было, когда остановил ту стрелу. Он толкнул — он чувствует, что это правильное слово, — слишком сильно.

Вот почему он теперь парит, поднимаясь ввысь. Так высоко, в светлый день. Последний светлый день. Он видит их обоих далеко внизу, между ними большое расстояние, и оно увеличивается. Внучка, внук. Мальчик упорно шагает прочь, скованный гордостью и страхом. Невен. Названный в его честь. Он все еще чувствует страх. За него, за них обоих. Даже сейчас, даже уходя, наконец. Навсегда — как это долго?

Он не из тех людей, которые когда-либо говорили слова любви, когда находились в этом мире. Сейчас он надеется, что люди это понимали. Он надеется, что с ними все будет хорошо, настолько, насколько это может быть позволено высшими силами.

Ему самому позволили этот полный страдания, далекий, последний взгляд. Его последние мысли — это их имена, одно и другое, затем он становится воздухом, солнечным светом, уходит, исчезает.

Скандир берет командование на себя, после того, как мальчик уходит по дороге на восток и пропадает из виду.

Ему это дается без усилий, сразу понятно, что это его дело. Есть люди, которые руководят остальными, это так просто.

Марин смотрит на Даницу, пока они спускаются вниз от леса, и ему хочется утешить ее, но он боится даже пытаться. Без всяких слов, между ним, старым воином и Перо Виллани установилось молчаливое согласие не рассказывать о том, что произошло на опушке леса. Все остальные находились слишком далеко, они не видели ничего такого, что потребовало бы объяснений.

Ну, кроме одного: Скандир говорит оставшимся у него людям, что он отпустил последнего османа, без оружия, чтобы тот мог рассказать сердарам армии калифа, кто их здесь уничтожил. «Если Джанни доберется живым», — прибавил он.

В хижинах нет никаких орудий труда, но поодаль они находят несколько инструментов, закопанных у леса. Их пытались спрятать от воров. В трех ямах лежат лопаты, топоры, пилы дровосеков. Они начинают рыть настоящие могилы подальше от дороги, для людей Скандира.

Марин напрямик поговорил с сересскими купцами, которые хотят сразу же идти дальше, уйти от этих разбойников, из-за необдуманных действий которых жизнь караванщиков оказалась под угрозой. Он ясно дает понять, что если они сейчас уйдут, то они уйдут без охраны из Дубравы. И предлагает им это сделать. Они отказываются. Похоже, они его боятся. Дживо никогда не разговаривал с ними таким тоном.

Честно говоря, ему самому не нравится охвативший его гнев. «Люди из Дубравы, — думает он, вместе с другими орудуя лопатой при свете солнца, — такие сдержанные и дипломатичные». Всех шокирует, когда они перестают быть такими.

Даница сказала брату, что вся ее жизнь посвящена мести. Сказала, что именно поэтому она оказалась здесь. То же самое она сказала Марину, собственно говоря, однажды ночью, в стенах Дубравы, в доме его семьи, в его комнате.

А он, Марин Дживо, младший сын купца? Чему посвящена его жизнь? Торговле? Ловким, выгодным сделкам? Он из города-государства, который процветал благодаря тому, что никому не давал повода ненавидеть себя настолько, чтобы доставить неприятности. «То место, где ты живешь в этом мире, — думает Марин, копая могилу на лугу в Саврадии, — определяет то, какие поступки ты совершаешь в этом мире».

Потом он вносит поправку в эту мысль: не только оно их определяет. Раска Трипон и Даница Градек, возможно, думают иначе. Или старая императрица, живущая у Дочерей Джада на острове Синан, она, наверное, тоже считает иначе. «Они все — изгнанники, — думает он, — переставшие быть тем, чем они были, живущие не там, где жили».

Сегодня утром они прикоснулись к потустороннему миру.

Это невозможно отрицать. Художник реально прикоснулся к чему-то в том мире. Он так сказал. И они оба видели, как женщину стрела поразила в сердце, а потом она встала, живая.

Скандир сказал, что этот лес считался населенным духами. Теперь у них есть основание верить в это, что бы ни заявляли священнослужители.

«Отсюда надо уходить, и как можно скорее», — думает он. Во второй половине дня они заканчивают хоронить мертвых. Бан Раска читает молитвы — должно быть, он делал это много раз, кажется Марину. Мертвые ашариты тоже лежат здесь. Марин видит, как Даница ходит вокруг, собирает стрелы. Лучники никогда не позволят стрелам пропасть зря. Она движется скованно, бледная и молчаливая. Они еще не говорили друг с другом. Он не представляет себе, какие слова ей сказать. Тот мальчик, ее брат — Невен — ушел от них, вернулся к Ашару. Что тут можно сказать?