Маша невольно улыбнулась. Ей сразу вспомнились мамины поучения, сводившиеся к тому, что для женщины никакие жизненные достижения не могут сравниться с удачным замужеством. Когда будучи еще десятиклассницей, влюбленной в словесность как таковую, Маше довелось выслушать не однажды мамины предостережения о том, что, пока она, такая романтичная и возвышенная, будет грызть карандаши и писать стихи, слетающиеся в Первопрестольную эдакие энергичные, свеженькие шлюшки разберут и молодых и старых и сведут на нет шансы Маши когда-нибудь обзавестись супругом. Бедная мама, она сама была готова с ружьем стоять у папиной конторы, чтобы отпугивать от него всех этих юных соблазнительниц.

Почти с абстрактным любопытством Маша наблюдала, как девчонка в колготках в сеточку, купленных, по-видимому, у каких-нибудь привокзальных цыганок, подошла к взрослому, видавшему виды мужчине и, слегка вильнув бедрами и поиграв рельефными грудками, мгновенно сделала его дурак-дураком.

И еще у Маши не было никаких сомнений в том, что эта любительница леденцов ничтоже сумняшеся укокошит кого угодно, даже собственную тетю, у которой она остановилась, приехав поискать счастья в Москве, — лишь бы оказаться на Машином месте.

Но вот девочка засекла скромную персону Маши Семеновой и что-то зашептала бородатому режиссеру, который, превозмогая протуберанцевые выбросы гормонов, пытался понять, что она у него спрашивает, помимо царапанья ноготками его предплечья. Режиссер взглянул в сторону Маши, а потом утвердительно кивнул головой.

И только теперь на Машу снизошло озарение, для чего Господу Богу понадобилось подсылать к ней эту девицу.

Суть озарения была чрезвычайно проста и как бы даже не имела никакого отношения к вышеописанной девице. Маша хотела ребенка от Волка.

Кем бы он ни был и где бы ни служил. Кем бы она ни была и чего бы ни добилась в жизни. Тем более что ничего более призрачного и ненадежного, чем телевидение со всеми его рейтингами и премиями и выдумать было нельзя, учитывая, что только сюда устремлялись самые плотные и хищные косяки леденцовых пираний… Стало быть, девица все-таки имела самое прямое отношение к ее озарению.

За первым озарением последовало и второе. Девица, которая уже оттолкнулась от режиссера и плыла теперь прямо к Маше, не успела сделать и нескольких покачиваний бедрами, как Маша мысленно обратилась внутрь себя, а именно в заповедную область материнского органа, и пришла к заключению, что с огромной долей вероятности уже несет в себе дитя, зачатое вблизи кавказских гор.

К сожалению, юная любительница леденцов была совсем рядом и не дала Маше насладиться обдумыванием озарений. Она решительно подъехала к ней с глупым восклицанием и испоганила все лилейное благолепие, установившееся в душе.

— Неужели это вы?! Сама Маша Семенова! Я готова на вас молиться! Именно такой я вас себе и представляла!

У нее на лице отразилось нечто похожее на детский восторг, когда ребенок наконец дорывается до любимой игрушки и страстно желает распилить ее пополам, чтобы немедленно разгадать ее секретное очарование.

Случалось, на улице или в метро Машу уже повергала в недоумение (а иногда и в бегство) подобная гипертрофированная телезрительская реакция, но чтобы это обрушивалось на нее непосредственно на рабочем месте — такого еще не бывало.

Маше ничего не оставалось, как терпеливо дожидаться, пока неумеренные восторги истощатся и ее оставят в покое. Однако юная особа не унималась:

— Я тащилась от вас еще в седьмом классе! — (Сколько же, интересно, ей теперь лет?) — Я так счастлива, что познакомилась с вами! — (Разве они уже познакомились?) — Вы вылитая эта… как ее?.. Ну, мадонна с младенцем! — (У этой девчонки, однако, какая-то дьявольская хватка и интуиция!)

Маша резким движением надела дымчатые очки и холодно улыбнулась. Не для того она с утра пораньше пришла в родные стены, чтобы ее хватали за горло.

— А вы-то, простите, кто? — осведомилась Маша. — Что вы здесь делаете?

— Я — ассистент режиссера, — гордо ответила девочка.

— Думаю, скоро станете и режиссером…

— Нет-нет! Я хочу быть, как вы! Я хочу работать в эфире!

— Тогда хотя бы дососите леденец.

— Это вы пошутили, да? Но я поняла ваш намек. Конечно, это очень дурная привычка. Это может повредить зубам, да?

Маша хотела сказать, что такими зубами, как у этой милой девочки, можно легко перегрызать корабельные тросы, но сдержалась.

— И фигуре тоже, — сказала она.

— Неужели? — совершенно искренне ужаснулась любительница леденцов и инстинктивно скользнула ладонями по своим грудке и бедрам, словно убеждаясь, что пока что такого несчастья с ней не произошло. — Вы меня просто спасли! — воскликнула она. — Я на всю жизнь запомню ваше предостережение. Огромное вам спасибо!

— Не за что.

— А еще я хотела сказать, что жутко восхищаюсь всеми вашими репортажами из криминальных новостей, а особенно вашими последними кавказскими репортажами!

При упоминании о Кавказе Машу снова обожгло воспоминаниями. Ей показалось, что она, наверное, никогда не дождется своего полковника, который так хотел сделаться отцом ее ребенка…

— Боже, а какие у вас шикарнейшие волосы! — продолжала восклицать девочка. Между прочим, она действительно вытащила из-за щеки леденец и решительно выбросила его — хотя и не без сожаления — в корзинку для бумаг. — Говорят, — сказала она, — такими шикарными волосы становятся, если их мыть… — Она наклонилась к Маше и перешла на шепот.

— Чего не сделаешь, чтобы стать красивой, — вздохнула Маша.

На самом деле ее мысли были далеко. Она представила себя с раздутым животом и грудями, накачанными молоком и размером с астраханские арбузы. Как ни странно, это ее нисколько не пугало. Лишь бы он держал ее за руку.

— А что вы делаете с ними? — спросила девочка. Казалось, что ее любознательности не будет предела.

— С чем именно?

— Ну, с ними!

Она застенчиво ткнула пальчиком с обгрызенным ноготком прямо в будущие астраханские арбузы.

Пора было заканчивать интервью. Маша поманила ее поближе, и девочка подставила ей ушко.

— Даю лапать только своим начальникам, — шепнула Маша.

— Да что вы! — прочирикала девочка с таким непосредственным изумлением, что Маша пожалела ее бедную головку и добавила:

— Но только не во время эфира.

— Ну это-то понятно, — серьезно закивала головой бывшая любительница леденцов.

Маша откинулась в своем кресле и демонстративно прикрыла глаза. Наступила пауза, во время которой она снова успела сосредоточиться на демографической теме и перед ее мысленным взором промелькнуло видение, в котором она сама, как настоящая мадонна, держала у груди малыша, а его отец с умилением взирал на процесс кормления.