Стали как раз посередине. Неле протянула руку, нащупала желтую кнопку на панели.

– Начали!..

Легкий скрежет. Створки люка разъехались в стороны, над головами – чистое звездное небо. Лейхтвейс скользнул взглядом по циферблату. Полночь! Час Ночного Орла…

– Передаю команду, – вздохнула Цапля. – На всякий случай: не боюсь, все помню, буду держаться рядом.

Он кивнул, поднимая вверх руку в тяжелой перчатке.

– Делай, как я!

Синхронный старт – не слишком трудное дело, если бы все происходило не здесь, не в Москве. Люк выходит прямо на крышу, чужой взгляд не должен заметить даже тени.

– Ранец!..

Перчатки еле заметно дрогнули. Гироскопы включены.

– По счету три – на полную. Один. Два…

Он представлял себе этот миг много раз, проживал снова и снова. Волновался, обдумывал каждый шаг. На практике все оказалось просто и легко. Нужно лишь сказать…

– Три!

И небо приняло их.

* * *

– Попробуй еще раз, – улыбнулся Лейхтвейс, глядя на желтое море огней. – Сначала ближние ориентиры, потом дальние. Представь, что придется возвращаться одной.

Сам он давно определился. Не слишком трудное дело, над белорусскими лесами летать куда сложнее.

– Вспомни, чему учили.

Москва внизу, почти в километре – совсем не такая, как на плане. Там улицы и кварталы, здесь, отражением ночного неба, созвездья среди темной мглы. К такому подготовиться трудно, особенно если в первый раз. Снимки, сделанные с самолета, у них есть, но дневные, совершенно непохожие.

– Сейчас, – в ее голосе растерянность самым краешком. – Ближние – вон то красное, раз. Четыре желтые, квадратом идут – два…

Он уже понял – напарник не потянет. Одно дело полигон, совсем иное – большой незнакомый город. Дослушал до конца, отстегнул от пояса шнур.

– Цепляй, будешь на поводке. Не забудь, здесь двадцать пять метров.

Неле взялась за конец шнура, на малый миг их перчатки встретились.

– Не забуду. Особенно насчет поводка.

Лейхтвейс прикусил язык. Так и тянуло вспомнить сокрушительное: «Летать лучше надо!», любимую присказку в их курсантской группе. Не время! Вернутся, тогда и станут шипеть друг на друга. Москва, беззащитная, огромная, чужая, теперь в их власти, пусть ненадолго, всего на пару часов. Прав, прав пролетарский поэт, лучший и талантливейший – если верить товарищу Термидору.

Хаос исчез. Созвездия огней нашли себе место на безразмерной, до самого горизонта, карте. Слева – север, прямо внизу – еле заметная лента Москвы-реки, а вот и неровный контур Бульварного кольца. Сталинская дача, Ближняя, по правую руку, только отсюда ее не увидеть.

– Сначала разминка. Пройдем над Тверской, от Белорусского вокзала до Манежной. Высота – пятьсот метров, скорость максимальная. Смотри внимательно и запоминай. Над Манежной – свечкой вверх на километр, и обменяемся впечатлениями. Белорусский вокзал где?

Цапля замешкалась, но ответа Лейхтвейс не ждал. Перчатка-гироскоп вперед и вниз, левая рука прижата, ноги вместе, как перед прыжком с вышки.

– Делай, как я! Внимание! Работаем!..

Вниз, вниз, вниз!..

* * *

Первую фотографию сделали над Кремлем. Неле, разгоряченная полетом, рвалась вниз, но Лейхтвейс предпочел не рисковать. Восемьсот метров – оптимально. Ниже – перекрестья белых прожекторных лучей, не поскупились, на десять аэродромов хватит. Аэростатов он не заметил, зато сам Кремль выглядел иначе, чем на плане. В самом сердце, где Сенатский дворец – четкий ровный четырехугольник, маскировочная сеть. Еще одна, впритык, почти до самой Спасской башни. Просто и эффективно. Поднырнуть и пролететь под ней, конечно, можно, но это дорога в один конец. У самых крыш наверняка заметят.

– Что снимать, помнишь?

Девушка кивнула, прилаживая к глазам аппарат. Лейхтвейс улыбнулся, надеясь, что не заметит. Вновь отличилась – забыла отключить перчатку-гироскоп. Если бы не следил, станцевали бы на зависть аргентинским тангейро. А вот съемки – уже забота напарника. Цаплю специально учили, и аппарат какой-то особый, штучного изготовления. Ночь – не лучшее время для фотографирования, но в Берлине наверняка разберут, что к чему.

Тревожно кольнуло сердце. Разберут, нанесут на подробные карты, перешлют Герингу, а толстяк раздаст их по эскадрильям. Легион «Кондор», если верить газетным намекам, готовит совместные учения с авиацией Польши, где-то в восточных «кресах». А это уже не так далеко.

Поморщился, отгоняя тревожные мысли. Ничего страшного, обычная рутинная работа. Они сейчас здесь, а «сталинские соколы», быть может, уже зависли в черном небе над Вильгельмштрассе. Разведка честно отрабатывает свой брод и буттер. Вот только на чьей стороне он, Николай Владимирович Таубе? Когда бомбы упадут на Москву, Термидор наверняка уцелеет, а вот иные, в грехах неповинные…

– Пленка! – выдохнула Неле, опуская аппарат. – Только шестнадцать кадров, на все не хватит. В следующий раз возьму запасную кассету, попытаюсь перезарядить.

Лейхтвейс представил, как только что помянутая кассета, выскользнув из руки, падает вниз, прямо на маскировочную сеть. К ней бы еще визитную карточку, в самый раз картинка. Смолчал. Будет время все обсудить, война еще не завтра…

«Возьмем винтовки новые, на штык флажки! И с песнею в стрелковые пойдем кружки. Раз, два!..»

Мысли прогнал. Сомнения – тоже потом. Мельком взглянул на горящий фосфором циферблат наручных. Почти по графику.

– Прячь аппарат. Какой следующий объект, помнишь?

Девушка опять замешкалась, и он ответил сам.

– Центральный аэродром, конструкторское бюро Поликарпова. Поглядим, что у них там, на летном поле. Если прожекторов поменьше, спустимся на сотню метров. Приготовься запоминать силуэты, потом нарисуем.

Обернулся и добавил, стараясь не дрогнуть голосом:

– Гироскоп включить не забудь.

* * *

Фридрих Ламла ничего не забыл – патефон ждал около дверей, прямо на полу. Рядом небольшая стопка пластинок, самая верхняя – «Аргентинское танго». Неле, даже не взглянув, махнула рукой.

– Завтра!

И хлопнула дверью своей комнаты. Лейхтвейс молча кивнул. Вымоталась, костлявая! Понять можно, не каждую ночь такое видишь. Сам же он усталости почти не чувствовал, хоть снова взлетай. Знал, что где-то через час накроет, да так, что и руки не поднять, поэтому решил сесть за отчет, пока память свежа. Но все-таки не удержался: поставил патефон на стол, к графину ближе. «Electrola», не слишком новый. Накрутив ручку, отложил в сторону танго, не глядя, поставил следующую пластинку, опустил иглу на черный диск. При первых же тактах музыки улыбнулся. Снова танго, только не аргентинское. В небе над Кремлем он вспомнил Польшу, куда сейчас собираются «кондоры». Вот и она, на помине легка! Танго самоубийц, очень к месту…