«Я не могу бросить Италию! Без меня она погибнет, а со мной – только со мной, понимаешь – она станет великой, величайшей!..»

Вот и поглядим…

Алессандро Руффо ди Скалетта осудил себя за кровожадность и полез в карман за напильником.

3

– Итак, вот Кремль, вот Ближняя дача. Вот Дальняя, – Неле провела по карте карандашом. – Вопрос: как проще и безопаснее добраться из пункта А в пункты В и С?

Лейхтвейс даже удивился.

– И думать нечего. Легкий самолет типа «Шторьха». Пробег после посадки – всего 22 метра. Для верности поднять пару истребителей.

Карту разложили прямо на столе, отправив графин на подоконник. Поверх карты – пепельница, Цапля впервые на его памяти закурила. Таубе морщился, но честно терпел. Работа!

– Сталин самолетами не летает. Он якобы сказал про летчиков: не так важно, как взлетит, главное – где сядет. Поэтому – автомобильный кортеж, пять машин. Сталинская – черный «Packard Twelve» 14-й серии, подарок президента Рузвельта. В кортеже еще два «Паккарда», внешне похожие, в каком именно Сталин, понять очень трудно. Они к тому же все время обгоняют друг друга. Подобраться практически невозможно…

Лейхтвейс кивнул.

– Над кортежем наверняка «сокол».

– Наверняка. Единственная зацепка – по Москве машины движутся одним и тем же маршрутом, причем всегда по Арбату. Там у нас наблюдатель, поэтому о выезде Сталина узнаем. А дальше – пятьдесят на пятьдесят. Будем ждать над Семеновским. Вдруг угадаем?

Он вспомнил виденное ночью. Прожектора, маскировочная сеть, машины охраны возле ворот. И все – словно напоказ.

– Знаешь, Неле, что я подумал? Про нас русские еще не знают, а вот про англичан – наверняка. Если те ударили в Баку, то могут ударить и здесь. Кунцево – вроде витрины…

– Или лампы, – согласилась девушка. – Чтобы комары слетались. Очень может быть… Начальство, кстати, англичан учитывает, у меня белье с этикетками «Cotton».

Лейхтвейс молча кивнул. Знакомо…

Цапля, затушив сигарету, встала и застыла, словно к чему-то прислушиваясь. Наконец хмыкнула.

– Адреналин, адреналин… Никакого адреналина, только гадость во рту. Надо прополоскать.

Задумалась, неуверенно поглядела на черный телефон.

– Знаешь, Лейхтвейс, поскольку на земле командир я, вот тебе приказ. Иди в свою комнату и сиди там, пока не позову. И не высовывайся, ясно?

Он едва не спросил, зачем, но вовремя прикусил язык. Приказ – есть приказ. Но все-таки не удержался.

– А-а… А что мне там делать?

– Да что хочешь! – внезапно окрысилась Неле. – Хоть стихи пиши!.. Точно! Напиши про Сталина, можно по-русски. Приказ ясен?

И вновь взглянула на телефон.

Лейхтвейс решил не спорить. Стихи, так стихи. Про Сталина, так про Сталина.

* * *

Дверь закрыл, присел на койку. К тому, что за дверью, решил не прислушиваться. Не его дело. Достал чистый блокнот, обычный, не шифровальный. Стихи? Тоже мне задача! Берешь и пишешь. Вот моя деревня; вот мой дом родной…

…Свой сон помнил и уже не раз вспоминал, жалея, что не может поспорить с самим собой – с тем, кто был в небе. Измена? Джудекка, где предателей вмораживают в лед? Какая чушь! Он борется не с Россией, даже не с революцией, за которую воевал отец, а с тем, кто ее предал, с Термидором, с Чингисханом при телефонном аппарате. Хоть с чертом – но против Сталина! Оправданий не нужно, он сам себя давно оправдал. Его использует Абвер? Пусть так думают на улице Тирпиц-Уфер! Нет, все наоборот! Миллионы в СССР ненавидят Сталина, но не могут даже слова сказать, а он, Николай Таубе, уже подобрался к самой сталинской глотке. Пять машин? «Паккард» от президента? Прожектора на все небо? Джугашвили из Гори себя уже богом вообразил. Ничего, образумим!

Но почему-то все-таки снилось. У него и Вероники – разные небеса… Неправда! И прощаться он не будет, Оршич в беде, поэтому он обязательно ее найдет и поможет. Хоть в небе, хоть за краем небес!

Но все-таки снилось…

Он вспомнил о блокноте и без всякой охоты взял карандаш. В пяти машинах, значит…

* * *

– Написал?

– Так точно! Тебе в письменном виде или устном? Могу на немецкий перевести.

– Ты молодец, Лейхтвейс… А я, знаешь, дура. Позвала этого Пауля, который вещи таскает. Адреналин… И представь себе, не смогла, не решилась. Зачем рассказываю, сама не понимаю. Но если я о тебе правильно думаю, ты уже все забыл. И… Прости, пожалуйста.

– Не за что. Стихи слушать будешь?

– Ты… Ты действительно написал?

– А как же!

4

– Не понимаю, где ошиблась, – горько вздохнула жена. – Всегда считала тебя недотепой, а себя – умной и расчетливой до противности. Где, Сандро? В чем?

Ее плечо было рядом, но Дикобраз не решался повернуться. Он помнил Беттину живой.

– Ты поверила кому-то близкому – тому, кто рассказал о заговоре и о кузене, герцоге Сполетском. Аймоне ди Торино никакой не заговорщик, обычный болтун, хотя человек незлой. Ты к нему пошла, он и посоветовал приехать, просто так, без всякой задней мысли. Настоящих заговорщиков твой знакомый не знал.

– Он мой друг! – возразила княгиня. – Близкий друг, он мне всегда помогает. Помогал… Но зачем им нужно меня убивать?

Князь вспомнил Беттину, какой она была в день свадьбы. Белое платье, веселая улыбка. «Давай я тебя причешу, Сандро. Ты же не морской еж!»

– Они отрезали меня от мира, перекрыли все каналы связи. Письма и телеграммы не пропускают, и связного не отправишь. А тебе я мог что-то поручить, допустим, передать привет нашему общему знакомому. Полковнику Строцци этого бы хватило, он цепкий, словно бульдог. А еще он очень спешит, понимает, что может опоздать. Вот-вот – и грянет. Поэтому сделал ход ферзем. Что ты пережила перед смертью, не хочется и думать. Если ты меня слышишь, Беттина, прости!

Показалось или нет, но ее пальцы легко коснулись стального браслета на его левом запястье.

– В горе и в радости, в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит нас… Когда-то я забыла об этом. Вспомнила, но слишком поздно. Ты бы поступил так же, Сандро, только наверняка умнее. Постарайся выжить, иначе все напрасно.