Что-то случилось с ним. Он обнаружил вдруг, что бредет по улице в предрассветной холодной мгле, разгребая ногами ночной мусор, не убранный еще не проснувшимися дворниками. Когда-то он уже был в этом месте. Панельные пятиэтажные дома. Запылившиеся сердечки листвы на городских липах. Отдаленный хлопотливый перестук первого трамвая. Он снова шел по кварталу, в котором не так давно встретил дикого чумника. Только теперь этот район города Москвы не был заброшенным. Здесь не было затхлой вони слежавшихся отбросов, остовы умерших домов не зияли открытыми переломами стен, не щерились ржавыми арматурными прутьями, крысы не шныряли, как маленькие продолговатые шпионы, подосланные чумой. Здесь жили люди. И жили спокойной обычной жизнью, спали еще в этот ранний час, стискивали свои подушки, досматривая последний сон в ожидании пронзительного визга будильника. И Краев почему-то знал, что скоpo они проснутся, спустят тысячи ног с тысяч кроватей, нашарят ногами тысячи тапочек и отправятся совершать обычные утренние дела, которые плавно перейдут в обычные дневные дела, а потом неизбежно — в обычные вечерние.

Краев остановился, наклонился, поднял газету, сонно распластавшуюся около урны. «Известия», — прочел он. Дата выпуска номера: 21 июня 2008 года. Первая страница: выборы, президент Путин завершает свой второй срок с достойными результатами и надеется, что его преемник сделает все, чтобы сохранить темпы экономического роста. Путин? Хм, а где же Волков? Вторая страница: совместные маневры войсковых подразделений России и США. Генерал Рэй Коллинз высоко оценил степень подготовленности российских десантных войск. Войск? У нас есть армия? Последняя страница, уголовная хроника. Столько-то убийств в столице, столько-то ограблений, столько-то краж со взломом. А как же неагрессия? Что стало с ней? Или она никогда не существовала в этом времени?

Здесь не было Чумы. И никто не знал, что она могла бы быть. Она не состоялась, Потому что тот человек, что брел сейчас по улице, не совершил когда-то своего глупого поступка. Не позволил себе поверить в то, что мир можно изменить к лучшему, переделав его революционным путем. Разрушив его до основания, а затем…

Это и было то самое будущее, которое хотел бы вспомнить Краев. То будущее, которое не существовало. Не будет существовать.

Краев повернул голову и увидел трансформаторную будку. Выглядела она вполне обычно, старательно притворялась тривиальным предметом пейзажа, расхлябанная проволочная скрутка кое-как стягивала петли, а табличка заржавела настолько, что нельзя было разобрать, что на ней написано. Но Краев знал, какие слова находились под слоем ржавчины. Он подошел к железному ящику и открыл его одним решительным движением.

Черный запыленный блок переключателей. Три белых тумблера. С какого начать? С первого. Начинать лучше с начала.

Щелчок. Легкий свист потустороннего ветра. Мягкий диван, потрепанный конверт старой пластинки Фрэнка Заппы в руках. Спазм детского плача, застрявший в горле. Спазм жалости к самому себе, милому, несчастному, не понимаемому никем.

— Вот он, — говорит Илья Жуков, с любовью проводя пальцами по потертым уголкам конверта. — Помнишь, как мечтали мы его послушать? Я выменял его на два «Цеппелина». Еще в девяносто первом году. Но ты тогда уже не слушал музыки, чувак. Тебя это уже не интересовало.

— Нет. — Краев медленно поднимает голову, и физиономия его трансформируется, теряет признаки слабодушия, обрастает ребрами жесткости, составленными из упрямых морщин. — Нет, Давила. Я люблю Заппу. Но я не хочу оживлять мертвецов. И делать мертвецами живых людей. Я не буду работать с тобой. Тебе не удастся купить меня…

Снова дуновение ветра — на этот раз более сильное, пронизывающее до костей. Краев снова стоит у трансформаторной будки. Достаточно? Может быть, уже все, хватит? Содеянное отрегулировано? Но для чего же тогда еще два торчащих вверх тумблера — как два поднятых белых века бодрствующего монстра? Два века, которые нужно опустить, чтобы усыпить двуглазого циклопа.

Краев не успевает подумать. Он просто протягивает руку и щелкает вторым переключателем.

Таранный удар воздуха в бок — ураган расходится не на шутку. Краев сидит за своим письменным столом. Перед ним — листы, отпечатанные на струйном принтере. Сверху, в каждом колонтитуле, маленькие буквы: «Сверхдержава». Краев сидит и правит роман, написанный Петром Волковым. Уже третий его роман. Последний роман. Интеллектуальную атомную бомбу, которая взорвет Россию. Боже мой, как же так? Ведь он же отказал тогда Давиле? Неужели все-таки не смог? Не сумел вырваться из цепкого захвата толстых пальцев Жукова? То, что он правит «Сверхдержаву», означает, что Волков уже зарегистрирован как кандидат в президенты. Время тикает маятником все быстрее, уже почти в пулеметном ритме, отщелкивая последние недели до непоправимого поворота в судьбе. До того дня, когда вместе с Волковым получит власть и Давила. Получит власть, чтобы заразить всю страну вирусом.

Можно еще что-то сделать? Можно… Я испорчу эту книгу. Испорчу так, чтобы она не сработала. Испорчу так, что этого не заметит никто из нашей чертовой команды. Они не разбираются в этом. Это моя работа — составлять вербальные формулы. Заклинания, зашифрованные в обычных предложениях, словах и сочетаниях звуков — тех, что неосознанно действуют на людей и заставляют их выполнять то, что им приказано. Никогда не любил нейролингвистическое программирование, но теперь придется им воспользоваться. Просто нет времени, чтобы придумать что-то свое, в корне новое. Ничего, и это пойдет — главное, чтобы не заметили подвоха те, кто будут читать исправленную книгу первыми. Давила и его компания. Добавим побольше слов с буквой «и» — она создает впечатление неустойчивости, ненадежности. Назовем главного героя Игорь. Его бабу — Ириной. А партию, которую они создают, — ИПИ. Замечательно кретинская аббревиатура! Что это значит? К примеру, «Институт Политической Интеллектуализации». Главное — убедить Давилу, что это не просто так, что это тот слоган, который и приведет нас к победе. Неплохо. Это мы проработаем… Так, что еще? Воспользуемся эриксонианским гипнозом — методом от противного. Персонажи книги, которые выдвигают главные ее идеи, подсознательно должны убеждать читателя в том, что именно тому, что они говорят, ни в коем случае нельзя верить. Это сложнее. Но это можно сделать…

Краев принимается за работу. Черкает листы и переписывает их заново. Ветер влетает в открытое окно, сбрасывает бумагу на пол, закручивает пыль в маленькие бешеные смерчи. Вьюга, поднявшаяся за окном среди лета, воет, как стая голодных волков…

Краев снова стоит у будки. Последний тумблер. Для чего он? Краев уже сделал все, что мог. Догадка ползет ледяными мурашками по спине, но он стряхивает ее движением лопаток — как насекомое, непрошено пробравшееся за шиворот. Пальцы сжимают последний тумблер и со щелчком опускают его вниз.

Ветра нет. Краев стоит на улице. Солнце светит ярко, заставляет его потеть в дурацком женском платье, которое он напялил для конспирации. Давила стоит напротив, облокотившись на дверцу черного служебного автомобиля.

— Что у вас там такое?! — говорит Краев. — Что у вас там за технология, которая сделает всех людей послушными?