— Хочешь знать? — Давила усмехается. — Ты можешь узнать все. Все абсолютно! Только для этого ты снова должен войти в нашу команду. В наш круг.

— Но войти в ваш круг можно только без права выхода? Раз и навсегда? Так ведь?

— Только так.

— Хорошо. Я согласен. — Краев выдавливает из себя каждое слово с трудом — он хочет показать, с каким трудом далось ему это решение. — Я сделаю вам новое телевидение. Я сделаю все так, как не сделает никто во всем мире. Ты знаешь, на что я способен, Илья.

— Молодец, Коля! — Давила хлопает его по плечу, удовольствие растекается по его лицу жирной улыбкой.

— Не просто так, — говорит Краев. — Я поставлю перед вами условия, которые должны выполняться неукоснительно.

— Конечно. — Давила мгновенно становится серьезным. — Ты станешь нашим. Полностью нашим. И ты можешь требовать…

— Первое условие: вы дадите мне личное оружие. Пистолет. Я не чувствую себя в безопасности.

— Хорошо, Николай. Мы решим этот вопрос.

— Нет, не решим. Прямо сейчас.

— Сейчас? — Давила недоуменно чешет в затылке, потом вынимает пистолет из-за полы пиджака и протягивает Краеву. — Ну ладно. Такой пойдет?

— Пойдет. Как с ним обращаться? — Краев неумело крутит в руках оружие.

— Потом покажу. Поехали. Главное пока, чтобы он у тебя на предохранителе стоял. Вот, смотри, это здесь. А то выстрелит еще нечаянно…

Жуков наклоняется к Краеву. Выстрел бьет палкой по барабанным перепонкам. Давила дергается всем телом, делает последний шаг назад и валится на асфальт. Лежит и смотрит в небо изумленными мертвыми глазами. Кровь течет из круглой дырки в середине его лба.

Охрана выскакивает из машины.

— Ничто в этом мире не происходит нечаянно, — говорит Краев.

— Николай! Коля! Что с тобой?!

Кто-то теребил Краева, тряс его за плечи, даже хлопал по щекам, пока он не вывалился из сна и не открыл глаза. Кровать… Лиза… Краев с недоумением обвел комнату взглядом. А где улица? Где трансформаторная будка? Что он делает здесь? Прошел ли он свой путь до конца?

— Ты так стонал! — Лиза смотрела на Краева с облегчением. — Я уж думала, что-то случилось с тобой. Что ты заболел. Тебе снилось что-то плохое, да?

— Да. — Краев провел рукой по лицу, влажному от холодного пота. — Наверное, так. Если ты — не сон, то сном было то, что происходило там.

— Что тебе снилось?

— Не знаю. Трудно сказать… Снились мои ошибки в этой жизни. И то, как я пытался их исправить.

— У тебя получилось? Исправить их?

— Судя по тому, что ты здесь, — не получилось.

— Лучше было бы, если бы ты исправил и меня не было?

— Что ты, Лисенок? — Николай обнял Лизу, нежно поцеловал ее. — Дело совсем не в этом. Совсем…

— А в чем?

— Мне только что приснилось, что я убил своего бывшего лучшего друга. И я был счастлив там, во сне. А сейчас я проснулся и готов рвать волосы на голове потому, что этого не случилось на самом деле. Это правильно?

— Ты и в самом деле хотел бы его убить?

— Не знаю… Возможно, что это так и было, — я убил его, только это произошло в другой ветви реальности. Может быть, в каком-то из миров, параллельном нашему, я на самом деле всадил ему пулю в лоб. Только это ничего не изменило. Кто-то показал мне три варианта развития событий. Дал мне три попытки исправить то, к чему я был причастен. И ни одна попытка не привела к результату. Все осталось так же, как прежде.

— Ты винишь себя?

— Да, конечно. Но только мне кажется, что судьба сильнее меня. Выше меня. Мне ясно дали это понять. Я — лишь винтик в огромном механизме, который нельзя остановить. А может быть, даже не винтик, а огромный жернов. Но тем хуже для меня. Потому что я тот жернов, который перемалывает человеческие жизни. Калечит их.

— Если ты ничего не можешь сделать с судьбой, то зачем же ты занимаешься самобичеванием? Зачем расковыриваешь свои раны? Тебе нравится смотреть, как течет твоя кровь?

— Я не верю, что я пешка! — яростно крикнул Краев. — Я не знаю, можно ли бороться с судьбой! Но судьба — это абстракция, а в роли ее чаще всего выступают конкретные люди. И не самые лучшие люди.

— Ты хочешь поквитаться с этими людьми? Покарать их своею собственной десницей?

— Я не уверен, что у меня получится наказать их. Но я знаю, чего я сейчас хочу. Я сделал свой выбор. И это уже неплохо.

* * *

Они снова резались в волейбол. Да, Краев прогрессировал физически, но не это было самым удивительным. В конце концов, человека всегда можно натренировать, каким бы он запущенным ни был. Удивительнее всего были изменения, которые на их глазах происходили с Татьяной.

И Таня, и компания Салема были обитателями одной и той же страны. Салем и его друзья были далеко не жлобами — они были умными людьми, достаточно чувствительными натурами, не чуждыми своеобразного аристократизма. Но Таня напоминала на их фоне выпускницу закрытого дворянского заведения, попавшую в компанию панков. Она брезгливо отворачивалась, когда Крюгер дружески хлопал по заднице Диану или целовал ее в губы после удачно разыгранного паса. Она фыркала носом, когда, разогревшись, все — и девчонки, и парни — начинали сбрасывать одежду, оставаясь в одних трусах. Уши ее розовели, когда Салем привычно отпускал ядреные словечки в адрес зазевавшихся и пропустивших мяч игроков (заметим, что это был вовсе не русский грубый мат, а специфический развеселый жаргон чумников). Больше же всего различий чувствовалось в манере игры. Таня обладала отличными физическими данными — ростом с фотомодель, с длинными сильными руками и ногами, она была прирожденным волейболистом. Но резкая агрессивная атака приводила ее в замешательство. Маленький колючий Краев, ростом ниже Тани на полголовы, быстро заметил это и пользовался этим вовсю. Когда ему подавали мяч, он подпрыгивал высоко над сеткой, делал свирепую физиономию и с криком «Убью!!!» лупил что было сил прямо по Тане, пытаясь попасть мячом ей по голове. Такая игра была вполне в традициях необузданных чумников, и Лисенку, например, никогда не пришло бы в голову испугаться столь невинного проявления дружеских чувств со стороны противника. Но Таня пугалась. Она прищуривала глаза, делала отчаянные усилия, чтобы не зажмурить их вовсе. Она выставляла перед собой руки вместо того, чтобы сделать шаг назад и достойно обработать навес. Пару раз Краеву даже удалось сшибить Таню с ног, и тогда он прыгал и шумно радовался, пока бедная Танюшка поднималась с пола, потирая ушибленную попку и виновато глядя на товарищей по команде.

Нельзя сказать, что Николай делал это со зла. Наоборот, он испытывал к Тане самые нежные чувства — она не предала его, тогда еще профессора Шрайнера, ни разу, хотя могла и даже обязана была это сделать. Просто он чувствовал, что задатки нормального, свободного в своих поступках человека живы в Тане, ждут своего развития, но никак не могут проклюнуться, как росток не может пробиться из семени через кору засохшей грязи. Он действовал методом шока. Он хотел разозлить ее как следует, чтобы разбудить ее.