Оливер сел за стол напротив нее, снял очки и потер глаза.

– Эрика, это я – твоя лучшая подруга, – грустно произнес он. – Неужели не знаешь?

– Жаль, что на ужине у мамы и папы на днях не все прошло гладко, – сказала Клементина, протягивая Эрике чашку кофе.

Они сидели в гостиной Клементины с их оригинальным (но не действующим) камином, круглыми окнами с цветными стеклами и широкими досками пола. Впервые увидев с Сэмом эту комнату, они обменялись взволнованными довольными взглядами за спиной агента по недвижимости. Эта комната имела свой характер, вполне подходящий для них. Другими словами, она была противоположностью «современному, стерильному и бездушному» жилищу, которое выбрали для себя Эрика с Оливером. Клементина начинала подозревать, что ее индивидуальность в целом придумана, что это не более чем отклик на индивидуальность Эрики. Ты вот такая, и поэтому я этакая!

Но сейчас гостиная казалась безвкусной, темной и очень сырой. Она принюхалась:

– Чувствуешь сырость? У нас повсюду появилась плесень. Отвратительно. Если дожди вскоре не прекратятся, не знаю, что мы будем делать.

Эрика взяла чашку с кофе обеими руками, словно хотела согреться.

– Тебе холодно? – Клементина привстала. – Я могла бы…

– Все нормально, – кратко отозвалась Эрика.

Клементина откинулась на стуле:

– Помнишь, когда мы покупали этот дом, в его описании говорилось о проблеме с повышением влажности, а ты сказала, что надо подумать дважды, прежде чем покупать, но я сказала: кого волнует эта влажность? Что ж, ты была права. Это действительно серьезно. Нужно что-то предпринять. Я слышала одно мнение…

Она умолкла, не потрудившись даже закончить фразу и утомившись от собственных усилий. В общем, все это было прозрачной попыткой самооправдания. «Ты спасла жизнь моему ребенку, а я только и делаю, что ругаю тебя. Ты такая хорошая, а я очень плохая, но, подвергая себя самобичеванию, я ведь могу рассчитывать на твое доверие, на смягчение приговора, если признаю себя виновной?»

– Ужин у твоих родителей прошел хорошо, – заметила Эрика. – Мне понравилось.

– Ну и ладно. – Но Клементине было не по себе. Она не хотела, чтобы Эрика подумала, что она считает незаслуженным этот ужин для героев. – Просто я имела в виду разбитый бокал и вспышку Сэма и…

Она вновь умолкла и стала пить кофе, ожидая, когда Эрика скажет, зачем пришла к ней. Перед этим Эрика позвонила и попросила о встрече. Время было неудачное: Сэм повез девочек в кино, чтобы Клементина смогла позаниматься, поскольку до прослушивания оставалось всего десять дней. Финишный обратный отсчет, но, разумеется, Клементина согласилась. Она предполагала, что это имеет отношение к следующему этапу в процессе донорства яйцеклеток.

Эрика кивнула на стоящую в углу виолончель:

– Вся эта дождливая погода влияет на инструмент?

Она всегда немного обиженно смотрела на виолончель Клементины, как на гламурную подругу, которая заставляет чувствовать себя ущемленной.

– У меня гораздо больше, чем обычно, сложностей с «волчком».

– С волчком? – рассеянно переспросила Эрика.

Клементина удивилась. Она была уверена, что рассказывала Эрике про «волчий тон» виолончели. Эрика всегда запоминала подобную чепуху, в особенности если это было что-то негативное. Она любила плохие новости.

– Это бывает со многими виолончелями, это как проблемная нота, попросту говоря. Возникает ужасный звук, напоминающий пневматическую дрель или выстрел игрушечного ружья. Некоторое время я пользовалась нейтрализатором вольфтона, но потом почувствовала, что утрачиваю резонанс и тон, поэтому сняла его. Я могу с этим справиться, надо просто легко сжать виолончель коленями, а иногда я меняю технику владения смычком, чтобы встретить «волчка» при движении смычка вниз и…

– Ах да, припоминаю, наверное, ты говорила об этом, – сказала Эрика и вдруг резко изменила тему. – Кстати, на днях я нашла у себя дома кроссовку Руби.

Эрика достала из сумки кроссовку со светящейся подошвой и поставила на кофейный столик. Вспыхнули огоньки, особенно яркие в полутемной комнате.

– Не могу поверить! – Клементина схватила кроссовку и стала ее рассматривать. – Мы повсюду искали этот чертов башмак. Он был у тебя дома? Не помню, чтобы Руби надевала ее…

– Ну хорошо. Как бы то ни было, сегодня я хочу поговорить о донорстве яйцеклеток.

– Ладно, – послушно проговорила Клементина, положив башмачок себе на колени. – Ну, как тебе известно, я записалась на прием к…

– Мы передумали, – перебила ее Эрика.

– О-о! – Клементина пришла в смятение. Уж этого она никак не ожидала. – Но почему? Ведь я действительно рада…

– Личные мотивы.

– Личные мотивы?

Такого рода выражения используются в беседе с работодателем.

– Да, поэтому извини, что заняли твое время анализами крови и все такое. В особенности когда приближается прослушивание.

– Эрика, – сказала Клементина, – что происходит?

Лицо Эрики было непроницаемым.

– Ничего. Просто не хотим продолжать.

– Это потому, что… – Клементине стало нехорошо. – Тот день на барбекю. Я говорила с Сэмом и поначалу не понимала, как реагировать на твою просьбу. Меня немного тревожит, что ты могла услышать и неправильно понять…

– Я ничего не слышала.

– Слышала.

– Ладно, слышала, но это не имеет значения, дело не в этом.

Эрика взглянула на Клементину, на ее искаженное от боли лицо с беззащитными глазами, но сама Клементина не вполне понимала свои чувства.

– Мне жаль, – сказала Клементина. – Правда, очень жаль.

Эрика едва заметно дернула плечом.

– Но я хочу сделать это теперь, – продолжала Клементина. – Не из-за Руби. Я убедила себя и отношусь к этому положительно.

Она спрашивала себя, ложь это или нет.

Может быть, и правда. Ее воодушевляла мысль о том, что в глубине души она, пожалуй, дочь своей матери – добрый, отзывчивый человек.

– Я действительно хочу это сделать, – повторила она.

– Это было не мое решение. Это Оливер хочет теперь рассмотреть другие варианты.

– О-о! – сказала Клементина. – Почему?

– Личные мотивы, – повторила Эрика.

Сказала ли Эрика Оливеру о том, что слышала слова Клементины? Мысль о том, что добрый, великодушный Оливер, всегда неизменно вежливый с Клементиной, Оливер, чье лицо всегда освещалось при виде ее детей, узнал о ее словах, едва не заставила ее расплакаться. Она вспомнила о том звуке, который издал Оливер, оживив Руби, – радостный скулеж какого-то зверька.