— Нет, ты все-таки заболел. Маслинку хочешь?

— Нет.

— Да что случилось-то? — спросил Мещерский тревожно.

Вадим посмотрел ему в глаза. Что случилось! Хотел бы и он это знать. Ведь действительно случилось.

Вот только что?

Утром, когда он собирался ехать за Катей, в офис Чугунова на Кутузовском проспекте позвонил Арсеньев и попросил секретаршу соединить его с начальником охраны.

— Доброе утро, я насчет того вечера. Помните, был разговор...

— Да. — Кравченко уже и думать забыл о «хорьке», а он, ишь ты, гостеприимец какой! — Василь Василич поручил мне лично обо всем договориться.

— Я навел справки. Чугунова и вас ждут, только.., только там очень высокий взнос и...

— Сколько? — небрежно осведомился Вадим. Арсеньев назвал цифру.

Кравченко изумленно свистнул: четверть такой суммы Чугунов, помнится, выложил за то, чтобы посидеть за банкетным столом в компании Чака Норриса в «Серебряном шаре», когда знаменитый актер и боец посещал Москву. Но это была всего только четверть, и это был звездный ЧАК!

— Однако... Ну и аппетит у кого-то... Что же это за зрелище такое, а? — спросил он недоверчиво. Облапошит еще «хорек», с него станется!

— Вы согласны платить? — вкрадчиво осведомилась трубка.

— Мы хотим сначала знать, за что.

— Там есть на что взглянуть. Ручаюсь. Это уникальное в своем роде зрелище, — шепнул Арсеньев доверительно.

— В принципе, босс согласен. — Кравченко заинтересовался. — Однако он не из тех, кто берет кота в мешке.

— Это уникальное зрелище, Вадим. Единственное в своем роде, — повторил Арсеньев настойчиво. — Только я должен задать вам один вопрос. Обязательный вопрос.

— Какой?

— Крепкие ли у вас нервы ?

Кравченко помолчал.

— Хорошо, думаю, он согласится заплатить эту сумму, наверняка согласится, — сказал он тихо. — Когда и кому платить?

— Я вам перезвоню. — Арсеньев повесил трубку. Чугунову, совещавшемуся с управляющим банком «Провинциальный кредит» в итальянском ресторане на Полянке, Кравченко звонить по сотовой не стал, самому надо разобраться, что к чему. Арсеньев объявился спустя час.

— Записывайте телефон. — Он начал диктовать. — Спросите Данилу. Он назначит время, когда привезти деньги. Только наличные.

— Ну а все-таки, что за зрелище нас ждет, Иван?

— "САЛОМЕЯ".

— "Саломея"?

— Пьеса Оскара Уайльда. Кравченко усмехнулся:

— Уайльд и Чугунов — две вещи несовместные. Извините.

— Это уникальное зрелище. Единственное и неповторимое. — Арсеньев говорил веско и глухо и вдруг добавил:

— Вы корриду видели?

— Нет.

— Ловите момент.., тогда. Не пожалеете.

— Значит, это театральное представление? — осведомился Кравченко. Сердце его забилось.

— Не совсем. Но зрелище впечатляющее. На всю жизнь не забудете.

Вадим перевел дыхание: что-то происходит, что-то.., вот сейчас. Катю он не желал ни во что вмешивать, однако спросить все же стоило:

— Господин Чугунов, коли уж ему предстоит заплатить такие деньги, предпочитает ходить на зрелища не только в компании телохранителя.

— Никаких дам, — отрезал Арсеньев. — Это непременное условие.

— А вы будете там?

— Где? — спросил создатель «Царства Флоры» тихо и мягко.

— На «Саломее»?

— А вам, Вадим, этого хочется?

— Да.

— Тогда приду, если.., если звезды будут ко мне благосклонны. Мне тут надо уехать на пару дней, но я вернусь.

— Когда можно звонить этому Даниле?

— Завтра вечером, в десять часов.

* * *

Ответ на вопрос Мещерского «что случилось?» занял у Кравченко минут двадцать. Он подробно поведал ему и Кате обо всем: о Берберове, посещении «Ботанического Сада Души», знакомстве с Арсеньевым, его звонке, его «флоралиях».

Мещерский отставил бокал с коктейлем, слушал внимательно, очень внимательно.

— Так Арсеньев сам предложил вам взглянуть на свои «флоралии» в другой обстановке? — спросил он задумчиво.

— Сам.

— Почему?

— Потому что в самый первый раз ему понравились мои плечи, — криво усмехнулся Вадька, искоса взглянув на Катю. Та вздохнула.

— А твой Чугунов действительно заплатит такую сумму? — спросила она.

— Заплатит. Ты психологии Чучела не знаешь. Чем больше просят, тем больше он жаждет увидеть то, что так дорого стоит. Он жаден до зрелищ и любопытен также, как и ты.

— Но «Саломея» — это так необычно...

— Катенька, а ты не введешь нас в курс, что это за «Саломея»? — спросил Мещерский. — Что-то я такой пьесы у Уайльда не знаю.

— Нет, это его пьеса, довольно знаменитая. Он написал ее под впечатлением Флобера. Написал по-французски. — Катя попала в свою среду и рассказывала охотно. — На английский ее перевел Альфред Дуглас.

— Это кто еще такой? — хмуро буркнул Кравченко.

— Это.., это друг Уайльда. Его друг и...

— Ясно. — Кравченко хмыкнул. — Ясно все с ним.

— Насколько мне известно, — продолжала Катя, — «Саломея» при жизни Уайльда никогда не ставилась на сцене. Ходили, правда, слухи, что ее ставили на одной частной квартире, где собирались друзья и поклонники писателя, но это только домыслы. Хотя во время знаменитого процесса над Уайльдом ее написание даже вменялось ему в вину. Автора «Саломеи» упрекали в аморальности и кощунстве.

— И что там аморального? — спросил Мещерский.

Катя пожала плечами.

— По нынешним меркам, вроде бы ничего. Уайльд подошел к известному библейскому мифу несколько нетрадиционно. Ну, все знают эту историю: принцесса Саломея плясала перед тетрархом Иудеи, своим отчимом Иродом Антипой, и, когда он поклялся исполнить любую ее просьбу, попросила у него по наущению матери, царицы Иродиады, голову Иоанна Крестителя — пророка, который содержался Иродом в темнице. Это традиционная легенда: совет злодейки Иродиады, послушная дочь-грешница и так далее. А Уайльд подошел к этому по-своему. Его Саломея без памяти влюбилась в Крестителя.

— Влюбилась в пророка? — удивился Кравченко. — Да он же старикан какой-нибудь седобородый, прости. Господи, меня, грешного!

— Иоанн Креститель был молодым человеком, ему было чуть больше двадцати, — возразила Катя. — По Уайльду, Саломея влюбилась в юношу и предложила ему себя, а он ее отверг. Тогда она поклялась, что будет целовать его губы, несмотря ни на что. Иродиада се ни к чему не подговаривала, понимаешь? Эта девочка, такая нежная и невинная, сама попросила у влюбленного в нее Ирода голову Крестителя за свой танец.