Очертания предметов и людей представали мне плоскостями сложных и причудливых процессов в высших измерениях. Каждая человеческая жизнь растягивалась во времени, и не четвероногой и двуглазой, но со множеством конечностей и миллиардом глаз, и она змеилась вспять от настоящего момента – и вперед, в будущее: щупальце, веточка на гигантском, замысловато закрученном древе жизни. На этой биоте, как ученые называют всю совокупность жизни на Земле.

Добавить в картину мира время – все равно что добавить перспективу в полотна Ренессанса, или в спектре отыскать место миллиарду новых цветов, или в эфире – пространство для триллиона новых телеканалов. Ни духи, ни инопланетяне не обязательны. Все бессмертно и свято, и не потому, что обладает некоей тайной сверхъестественной сущностью, но вследствие собственной материальной природы во времени. Мы сами суть чудо – в своей великолепной, обыкновенной невероятности мы уже божественны. И всю эту структуру вызывает к жизни сознание – оно различает в ней конструкции и симметрию, понуждает ее петь, и плакать, и танцевать. Я не сомневался: то, что мы называем сознанием, неким образом окажется в итоге долгожданным единым полем.

Я понимал: дабы все мы существовали здесь и сейчас, где-то должно существовать и прошлое, но никто не в силах отвести нас туда или хотя бы показать, где это. Я теперь очень отчетливо сознавал себя передним краем или же передовой того, что пробивается вперед сквозь время. Что важнее, оно тянулось и позади меня, на тридцать четыре года, съеживалось до младенческого хвостика, а затем сворачивалось клубочком в животе моей матери и сжималось до семечка, до бутончика, выросшего из тридцатилетнего многорукого тотального физического бытия моей матери от ее рождения до моего. Моя мать утекала в свою мать, и так оно и продолжалось непрерывной линией до самых начал жизни на Земле.

И то же касается всех нас. Все живое – прутики одного дерева, пальцы одной руки. Добавьте время – и становится ослепительно ясно, что все древо жизни на Земле – живое и физически взаимосвязанное, даже спустя три с половиной миллиарда лет. Не в метафизическом смысле, а буквально, материально, сквозь время до самых корней. Та же первобытная митохондрия, что начала вечное самовоспроизведение в первобытном бульоне, делится внутри каждого из нас по сей день.

Может, тайное научное обозначение «души» – митохондрия? Может, за наше ощущение своей внутренней, неумирающей, бесконечно мудрой и совершенной сути отвечает асексуальный бессмертный организм, обитающий в глубинах наших физических тел? Может, весь мой опыт – какой-то диалог с собственной клеточной структурой? Буквальное понимание аксиомы герметиков «что вверху, то и внизу»? И я просто клетка в теле единой жизненной формы Земли? А мои отношения с этим доисторическим сознанием – как отношения, допустим, Т-хелпера с человеческим телом? И тогда солдаты – охотники-Т-киллеры?

Когда я умру, на мое место придут другие, точно такие же, и займутся ровно тем же самым. Всегда будут писатели, которые снова и снова рассказывают одни и те же простые истории. Всегда будут полицейские и учителя; случались ли годы, когда не рождался ни один полицейский? Каждая из десяти миллиардов ежедневно опадающих кожных чешуек некогда была полна жизни и деятельности, но кто оплакивает этих неутомимых трудяг, что живут и умирают в неописуемых количествах, дабы только поддерживать бытие человека на протяжении восьмидесяти лет? Я или кто угодно – особенный лишь потому, что больше никто и никогда не увидит вселенную ровно так же.

Точно гусеница, что бодро и безмозгло прогрызает листок, глобальное существо, биотическая тварь, которую все мы составляем, вроде бы разрушает свою среду обитания, но на другом уровне происходит нечто иное. Существо потребляет, дабы подкармливать свою метаморфозу. Даже глобальное потепление можно трактовать как период инкубации, признак надвигающегося крещендо личиночного развития, которое всех нас разбудит и отправит вперед, прочь с этой планеты, которая без нас пойдет на поправку.

Что бы это ни было – как бы вы, читатель, ни толковали эти данные, – произошедшее переписало меня с чистого листа. Этот эпизод все перевернул, переиначил правила, поменял траекторию моей жизни и работы. Он даже подарил мне мою личную неколебимую религию, которая удовлетворительно объясняла, как все устроено.

Я был проклят или благословлен супергеройским видением, научно-фантастическим откровением, которое словно переплело все нити моей жизни – и она обрела смысл. Мой интерес к высшим измерениям, моя одержимость НЛО и инопланетянами, моя работа – создание историй о карманных вселенных: я наконец-то понял всё.

В имманентном лазурном мире все это уже случилось. Младенец уже родился и вырос, точно муха из личинки. Частью то, что мне там показали, было слишком фантастично, слишком опиралось на топографии высших измерений и в трехмерный разум не помещалось. Они всё твердили, чтоб я запоминал как можно больше и лучше, потому что множество их концептов попросту за гранью моего понимания и возвращения в человеческое сознание не переживут. «Они» – это внятные голоса из-за моего плеча, что звучали изнутри и откуда-то еще.

Для телевидения «четвертая стена» декораций – это, собственно, экран. Если так, я мельком заглянул за пятую стену нашей общей реальности. Пятимерные разумы, занимая геометрически превосходящую позицию, могут без труда заглянуть нам в черепа, и тогда нам почудится, будто их голоса звучат у нас внутри. Они слышат наши мысли, как мы читаем внутренние монологи Бэтмена на двумерной странице. Внутри наших черепушек кроется портал в бесконечность. Если мой опыт – не метафора, может, там, в этой гигантской экологической нише, что-то живет? Может, влажные плодородные планеты, подобные нашей Земле, – на самом деле питомники, где питаются и растут всеанемоны, которые затем станут ртутными ангелами во вневременном СплошьСейчас?

Повторюсь: интерлюдия эта была гораздо «реальнее» всего, что я переживал до и после. Цвета сверкали, будто светились на небесном мониторе высокого разрешения. Эмоции были тоньше, слова звучали огромными, совершенными оркестрами символа, эмоции и метафоры. Определения – особенно чувств – были острее, и ощущение, будто я в безопасности, наконец-то дома, опустошало и не отпускало меня. Вообразите лазерную точность и жидкокристаллическую гиперреальность компьютерной графики, усиленные вдесятеро, и вы даже близко не вообразите это нечто, где я побывал. Огромная, усеянная звездами квантовая комната грез, где я сижу и пишу, наблюдая, как военные корабли ходят туда-сюда по блистающей, солнечной синеве озера, в сравнении с чистотой потрясающего фантастического Элизия Катманду – все равно что зернистое черно-белое телевидение пятидесятых.

Я решил, что ключевая моя задача – понять это обрушение границ, и погрузился в нее с головой, размывая рубежи между тем, что реально, и тем, что постижимо.

Произошедшее можно толковать по-разному. Некоторые наверняка сочтут эту мою историю очередным трипом, к материальному миру не имеющим никакого касательства. Оккультисты определенного склада разглядят в ней познания и речь святого ангела-хранителя. Мой опыт прекрасно укладывается в шаблон похищений инопланетянами, контактов с ангелами и височной эпилепсии. Поскольку все эти «объяснения» происходят из плоской вселенной более низкого разрешения, ни одно из них не отдает моему опыту должного. Если речь заходит о высших измерениях, мудро не забывать байку о слепых и слоне и заключить, что все попытки загнать Катманду в трехмерные рамки абсолютно легитимны до некоторой степени. Но если вам так проще, можете считать, что мне все приглючилось и я совершенно, блистательно и очень выигрышно спятил.