В конце концов я бросил громоздить обоснования и обратился к доказуемым элементам этой истории – а именно ее бесспорно положительному влиянию на мою жизнь. Катманду меня в корне перепрограммировал, внушил убежденность превыше веры, что все на свете, даже грустное и болезненное, происходит ровно так, как должно.

И все разрешится, и все разрешится, и сделается хорошо[240].

После многих лет жизни в материалистической культуре под личиной навязанного ею пессимизма у меня сформировалось более уместное в двадцать первом столетии приземленное видение того дня в «Ваджре».

Допустим, есть уровень развития человеческого сознания, который некогда был почти мифическим – до него доросли Иисус, Будда и Мухаммед, – но теперь досягаем для гораздо большего процента населения планеты благодаря распространению через книжные магазины и Интернет «магических» рецептов и методов, а также способов изменения сознания.

Уровень развития пятилетних детей не позволяет им видеть перспективу, а семилетние ее видят. Художники двенадцатого столетия не умели изображать точку схода в двух измерениях, а живописцы пятнадцатого века научились правдоподобно имитировать реальность. Может, цивилизации движутся вверх-вниз по той же самой синусоиде, что человеческие организмы, и один и тот же голографический оттиск повторяется на всех уровнях?

Понятно, что внезапный шок от столкновения с естественной холистической пятимерной перспективой воспринимается неподготовленной нервной системой как контакт с инопланетным разумом, энтелехией «высшего» порядка. С точки зрения мозга так и есть. Такое видение прожигает в коре головного мозга новые нейронные пути. Я думаю, пытаясь постичь новую перспективу – как ребенок постигает внутренние голоса надвигающегося самоосознания, выдумывая себе воображаемого друга, – разум ставит ее в контекст инопланетного, сверхъестественного или демонического. Некоторые из тех, кто пережил такое пробуждение, сообщают, что видели инопланетян, другим же являлся Иисус, или Дьявол, или покойные родственники, феи, ангелы – очевидно, что подробности культурно детерминированы.

Тут важно не то, что существуют «реальные» инопланетяне из рая пятого измерения, где все расчудесно и все между собой дружны. Может, они и существуют, но, вообще-то, доказательств у меня нет. Многое из того, что я испытал, укладывается даже в нынешнюю теорию струн – и замкнутые бесконечные своды, и многомерные панорамы младенческих вселенных, расцветающих в гиперпространстве. Инопланетяне тут – дело десятое.

С другой же стороны, видение планеты Земля как цельной формы жизни, единственного космического отпрыска, в котором все мы – мозговые клетки, не требует веры в сверхъестественное. Просто добавьте к своей картине жизни временно́е измерение, посмотрите на собственную историю и генеалогию, до изначальной материнской клетки в трех с половиной миллиардах лет позади, и скажите мне, где вы видите хоть один стык, или шов, или разрыв.

Для меня это было важнее, чем любая ультрапространственная или псевдорелигиозная посмертная жизнь, которую я все равно позна́ю, лишь когда умру и очнусь среди ртутных сгустков (или нет). Невозможно было отрицать, что я – крохотная и недолговечная клетка в гигантском и очень древнем организме. Я даже понимал, как эта материальная связь всех живых существ объясняет «сверхъестественные» загадки – телепатию, реинкарнацию: простые прямые контакты между удаленными друг от друга ветвями одного величественного древа; так покалывание в пальце на ноге посылает сигнал в мозг, а тот велит руке почесать палец.

Я погрузился в самые недра собственной истории – глубже, чем умел вообразить. Моя сестра оклеила гардероб у меня в спальне комиксовым коллажем, и всякий раз, появившись в зеркале, я представал лишь одной из панелей в карточном раскладе страниц и образов – то ли человеком, то ли выдумкой, гностическим супергероем в виниле, черных очках и с бритой головой.

Что до наркотиков, на закате девяностых я, надеясь повторить свой опыт в Катманду, пробовал всевозможные психоделики. Я готов был списать эту историю на запредельно удачный трип, но так и не нашел вещества, способного вернуть меня туда, где я побывал, – и в конце концов сдался.

Со мной осталась упрямая вера: после смерти мое сознание рывком очнется там – и в таком же шоке узрит знакомое окружение, переживет тот же карусельный восторг хорошо проделанной работы.

Первоначальное ошеломление сгладилось, и наступил период голосов в голове, невероятных совпадений, знаков, снов и новых замечательных прозрений. Я был истерзан, вдохновлен, одержим. Я мог лечь на кровать, произнести самопальное заклинание или заговор и перенестись в убедительную панорамную модель вибраций высшего сознания, где бесконечный хоровод золотых будд серьезно взирал на белую бездну, в которую целая вселенная утекала, как вода в сток. Это было даже лучше, чем выпуск «Уорлока».

Все свои опыты, даже слепые ужасы стирания эго, я вкладывал в работу, что тысячекратно обогатило «Невидимок» и «Лигу Справедливости Америки». Подтвердилась старая пословица: «В поле свезешь, так и с поля увезешь». В условиях экономики воображения, где бесценны идеи, торговые знаки и интеллектуальная собственность, надо разрабатывать блистающий карьер внутреннего мира. В тамошних призрачных шахтах полным-полно золота[241].

Я даже пытался рассматривать Катманду в контексте модной идеи о том, что аутентичные «религиозные» переживания могут быть вызваны припадками височной эпилепсии. Это даже круче пятимерных ангелов. Если наука отыскала сугубо физический мозговой триггер холистического божественного сознания, разве не в наших интересах жать на эту кнопку срочно и как можно чаще? Что будет с убийцами и насильниками в наших тюрьмах, если удастся стимулировать им височный контакт с богом и сопереживание всей вселенной? Если электрические спазмы в височной доле и в самом деле приводят к столь замечательному преображению мира, пусть они будут не просто кнут, которым мы до смерти сечем отсутствующего Бога. Жмите кнопку!

1990-е – период, когда на каждом углу мелькало изображение головы пришельца; кое-кто из вас, возможно, помнит эту дикую версию смайлика эпохи «Секретных материалов». В своем величественном делирии я готов был поверить, будто что-то из будущего ломится к нам сквозь стены мира, сигнализируя об этом образами супергероев и инопланетян.

Как вы понимаете, поддерживать такой уровень контролируемого нервного срыва и при этом делать дело было затруднительно. Я вознесся кометой – и затем рухнул, погрузившись в глубины распада. Чем извращеннее и бесчеловечнее становились враги Невидимок, тем сильнее я заболевал. К тому времени, когда я сообразил, что уже полуживой, защищаться было поздно.