— Возможно, боярам просто желательно стребовать с меня новую порцию драгоценных камней? — спросил Ракоци с легкой иронией, но тут же прибавил: — Сказанное, Борис Федорович, ни в коей мере не относится к вам. Вы никогда ничего не требовали в обмен на свое доброе отношение к моей скромной персоне и не ставили мне никаких условий в этой связи. Судя по моему опыту, подобное бескорыстие встречается весьма редко. — Он не стал говорить, что время, в течение которого этот опыт копился, исчисляется не годами, а сотнями лет.

Борис жестом показал, что комплимент принят, хотя и расходится с истинным положением дел.

— Я поступаю так, как считаю нужным, и только. А жена моя говорит, что я полный дурень, раз не хочу раззнакомиться с вами. Как полагаете, кто из нас прав?

— Жена, — откликнулся Ракоци. — Она у вас очень умна и чувствует, куда дует ветер. — Он стоял в центре гостиной, полы его черного с серебром доломана искрились. Посетитель прохаживался вдоль стен. Лучи летнего солнца, проникая сквозь окна, квадратами падали на пол, и, когда Годунов пересекал их, золотое шитье его одеяния, ярко вспыхивая, слепило глаза. — На вашем месте я бы прислушался к ней. И тем не менее мне приятно вас видеть.

— Как и мне, — рассеянно отозвался Борис. — Но я, к сожалению, не всесилен.

Ракоци примирительно улыбнулся. Его внутреннюю обеспокоенность выдавала лишь легкая морщинка на лбу.

— Пусть это вас не тревожит. Я не ребенок и могу за себя постоять.

— Ох, мой самоуверенный друг, вижу, вы не понимаете, как далеко зашло дело. Двор взбудоражен. — Борис помолчал, потом указал на окно: — Смерть отца Краббе взволновала Москву. Всюду только о ней и судачат. Даже те, что зрят в инородцах главное зло для Руси, сейчас в один голос кричат, что гибель пастыря Божьего взывает к отмщению.

— Но Москва живет слухами, — спокойно возразил Ракоци. — Особенно двор. Вы сами мне когда-то советовали не обращать на это внимания. Сегодня — одно, завтра — другое. Чем новые сплетни отличны от прежних? Какая нам разница, кто и что говорит?

Борис помотал головой.

— Разница есть. И большая. Новые слухи преследуют конкретную цель, и потому они много опаснее прочих. Двор оскорблен, двор хочет смыть оскорбление. И, к сожалению, ваши поляки дудят в ту же дуду, чуть ли не обвиняя вас в убийстве их сотоварища и этого… как его?

— Юрия, — сказал Ракоци.

— Да. Известно, что он был вашим слугой и попал в польское посольство по вашей рекомендации. Идут шепотки, что вы внедрили его туда как шпиона, а затем убили, потому что бедняга слишком многое о вас знал. — Годунов говорил с напряжением, постоянно сглатывая слюну, и, закончив, отер лоб ладонью. — Это самая расхожая из напраслин, на вас возводимых, — вырвалось вдруг у него.

— Но существуют, видимо, и другие? Более серьезные, да? — Лицо Ракоци было по-прежнему невозмутимым, но в нем проявилось нечто превышающее учтивое любопытство. — Не расскажете ли заодно и о них?

Борис помедлил с ответом.

— Говоря откровенно, мне бы этого не хотелось.

— Вы, безусловно, вольны поступать как вам угодно, но именно откровенность мне сейчас и нужна. Подумайте, как я смогу опровергнуть чьи-то вздорные домыслы, практически ничего не зная о них? Человек ведь не может сражаться неведомо с чем. — Ракоци ослепительно улыбнулся.

Годунов улыбки не принял. Он с минуту стоял, уставившись в пол, потом тяжело вздохнул.

— Хорошо, хотя мне это все и не нравится. Ходит настойчивый слух, что у вас с отцом Краббе вышла размолвка. Вы якобы склоняли его к вероотступничеству, а он, напротив, пытался наставить вас на истинный путь, но скоро понял, насколько вы закоснели в грехах, и стал угрожать вам разоблачением. Тогда вы велели Юрию, уже к тому времени служившему у иезуитов, заманить отца Краббе в ловушку, а расправившись с тем, убили для верности и свидетеля преступления. Юрий, мол, ужаснулся, глядя, как вы потрошите несчастного, и попытался сбежать.

— Зачем бы мне его потрошить? — спросил Ракоци тихо. — Из всех способов убийства этот наиболее для меня неприемлем. — Он положил руки на пояс — словно бы для того, чтобы поправить его, но на деле огладил свои нестерпимо занывшие шрамы.

— Зачем? — переспросил Борис. — Этим вопросом не задается никто. Вы алхимик, то есть пособник дьявола по мнению многих. Кто же отважится искать логику в действиях сатаниста? Да собственно, и к чему?

— Вот оно что, — протянул Ракоци с несколько разочарованным видом. — Это все та же нелепица, какую несет отец Погнер! Он ведь для вас инородец, католик. Странно, однако, что русский двор прислушивается к нему.

— В иных обстоятельствах никто не обратил бы внимания на его вопли, но тут все глядят ему в рот. Он возглашает то, что многим хочется слышать, и потому им теперь восторгаются как многомудрым и проницательным инородцем, сумевшим якобы постичь все таинства загадочной русской натуры. — Борис брезгливо поморщился и, круто развернувшись на каблуках, вновь принялся расхаживать по гостиной. — Ныне бояре почитают за честь потереться возле него. Сам Никита Романов посетил его дважды — и оба раза с Василием Шуйским, вот ведь до чего дошло!

Услышав последнее, Ракоци оцепенел.

— Что, разве эти двое теперь заодно? — спросил он с притворной небрежностью.

— В какой-то мере. И мне это нравится еще меньше, чем вам, — хмуро ответил Борис. — Порознь каждый из них меня мало тревожит, но вместе они реальная сила. Мне против них обоих не устоять.

Ракоци только кивнул, глядя в одну точку.

— Борис Федорович, — после паузы спросил он. — Скажите, если со мной произойдет нечто малоприятное, сможете ли вы взять жену мою под крыло? А также отправить моего Роджера в Польшу? Он уроженец Испании — из Кадиса, и было бы несправедливым удерживать его здесь.

— Так он испанец? — спросил Борис с таким удивлением, словно Испания находилась где-нибудь на Луне.

— Да, — подтвердил Ракоци, не уточняя, что, когда Роджер родился, Испания была римской колонией. — Мне не хотелось бы, чтобы они пострадали.

— Хорошо, ведь вы уже вручили мне деньги на содержание Ксении Евгеньевны в случае непредвиденных обстоятельств. Я, если с вами паче чаяния что-то стрясется, конечно, за ней пригляжу. Не думаю, что князь Василий станет протестовать. Ему в том мало проку.

— Есть еще Анастасий, — заметил Ракоци ровным тоном. — Эти люди сживут ее со свету. Дайте мне слово, что не позволите кому-либо из Шуйских взять Ксению под опеку.

— Я, право, не пойму почему… — заговорил было Борис, но что-то в лице Ракоци заставило его смолкнуть. Он кашлянул. — Что ж, будь по-вашему. Обещаю вам присмотреть, чтобы Шуйские к вашей супруге не приближались. Это будет нетрудно. Сложнее — с вашим слугой. Он как-никак инородец. Я постараюсь, чтобы его отъезду не очень противились, но… — Годунов рассмеялся. — Боже! О чем мы толкуем?! Я более чем уверен, что надобности в подобных предосторожностях нет. Все обойдется, уладится и…